Дракон среди нас - Ирина Вадимовна Лазаренко
Илидор медленно шёл-скользил к выдвижке, и с каждым шагом его всё полнее его накрывало дичайшее, до кома в горле разочарование. Чем яснее выступали из темноты доспех и секира, тем точнее дракон понимал: он не чувствовал эти вещи вовсе не потому, что он утратили связь с камнем. Да предметы и не способны её утратить, ведь это не гномы-вершинники новых поколений, которые рождаются за пределами отца-горы, нет, — предметы одинаковы раз и навсегда, они не способны утерять связи с породившей их горой!
Просто эти предметы из металла и кожи никогда не имели связи с Такароном. Они не были созданы подземными гномами-мастерами из руды отца-горы.
И доспех, и секиру сделали наверху. Притом, верно, не двести лет назад, а менее сотни — слишком уж хорошо сохранился нагрудник. Быть может, именно знаменитый на все Лиски кузнец — дед Клинка Скопидома и выковал этот доспех и эту секиру, а потом придумал историю про наследие героического предка из подземий — и теперь, спустя сто лет, его собственные потомки знать не знают, что это неправда.
Клинк Скопидом, как прежде его отец, просто повторяет историю о сохранившихся вещах Хардреда Торопыги, который вышел в надкаменный мир из подземий.
Дракон шёл к фальшивому гномскому постаменту медленно, скорбно и, кажется, ужасающе долго, и тихо шуршал мелкий сор под его ногами. Выдвижка — фальшивка. И Клинк об этом даже не подозревает, ведь Клинк стоит рядом с последней зажжённой лампой и смотрит на Илидора с гордостью, словно спрашивая: «Ну, видал?».
Хардред Торопыга никогда не видел выставленных тут вещей. Или это действительно его вещи — просто Хардред не был первым надземным гномом своего рода, или Хардред тоже родился вершинником. Мало ли о чём говорят семейные побаски двухсотлетней пыльности, ведь для людей, гномов, эльфов два века — огромный срок. За это время у них сменяется десять поколений, и за такой вереницей лет можно припрятать какие угодно выдумки.
Потемневшими глазами Илидор разглядывал нагрудник и с досадой думал, что мог бы сделать отменную карьеру оценщика где-нибудь на севере, в неподалёких от Такарона краях. Безошибочно и мгновенно дракон отделял бы вещи, действительно созданные гномами из руды Такарона в подземьях, от вещей, созданных вершинниками или не гномами вовсе.
Когда Илидор, чмыхнув носом, отвёл взгляд от секиры и доспеха — безусловно, главных вещей на выдвижке — брови его дрогнули в удивлении, крылья плаща подобрались, в груди сильно толкнулось сердце. Дракон наконец увидел невзрачный, затрёпанный, очень старый кожаный хорунок, лежащий на плоском камне вроде тех, которыми мостили улицы городов. И дракон встрепенулся, и глаза его заблестели: Илидор понял, что поторопился считать ложью всю историю Хардреда.
Торопыга действительно был в подземьях во времена войны с драконами! Об этом ясно говорят руны, вытравленные на очень старом кожаном хорунке, — правда, дракон не настолько хорошо знал гномскую письменность, чтобы сходу прочитать длинную пафосную фразу, но ему и не требовалось читать. Илидор уже видел эту надпись в городе Гимбле, на каменной плите легендарии в обиталище векописцев. Илидор знал, что тут написано.
«Готовьтесь, свободные гномы северных подземий: скоро нас позовут на последнюю битву этого мира!».
Хардред Торопыга был в подземьях во время войны с драконами.
Клинк Скопидом, явственно польщённый вниманием Илидора к хорунку (хотя что за дело, казалось бы, владельцу харчевни до восторгов наёмного работника), довольно крякнул:
— Да это что! Тут письмен-то ещё мало, а ты во куда погляди!
Заставляя себя двигаться спокойно, хотя ноги его дрожали, дракон последовал за Клинком на другую сторону выдвижки, и гном с величайшей бережностью поднёс лампу к кожаному лоскуту. Теперь Илидор готов бы поверить, что некоторым вещам на выдвижке сравнялось двести лет: как и хорунок, лоскут был изрядно затрёпан, местами пыль и грязь въелись в него так, что едва можно было разглядеть руны.
Шевеля губами, Илидор прочитал самые уцелевшие из них, и его мнение о Хардреде Торопыге снова качнулось — теперь дракон пришёл в восторг, и тут же разделил его с Клинком:
— Так твой предок был гномом-моряком!
У Клинка Скопидома жалобно вытянулось лицо, но дракон этого не заметил — он жрал глазами руны и восторгом приговаривал:
— Какой же мощи был гномище! Дитя камня выбралось наружу и бросилось бороздить моря!
Лицо Клинка застыло в приветливом оскале.
— Слушай, — Илидор мельком глянул на него, — а ты уверен, что такое гномище сбежало от драконов? Такое гномище должно было бежать на драконов и страшно орать! Слыхал я боевой клич подземных гномов, у меня от него волосы в жилах стыли!
— Чего? — окончательно ошалел Клинк.
— Может, Хардред вовсе не от войны ушёл на поверхность, а? Его не драконы должны были гнать, не страх, а шило в…
Скопидом издал утробный стон и прикрыл ладонью глаза, а Илидор вдруг замер, уставившись на расплывшиеся руны.
— Погоди-ка! Так Хардред не просто плавал на корабле! Он был пира…
Клац! Клинк сильным шлепком под нижнюю челюсть захлопнул Илидору рот, впился в подбородок пальцами. Илидор удивлённо мукнул и скосил глаз вниз, на гнома.
— Не надо такого говорить! — просипел Клинк, едва не бодая дракона в щёку. — Не нужно. Ты услыхал меня? Понял?
Медленно убрал руку. Илидор потёр челюсть.
— Чего не надо говорить? Про пира…
Клац! Гном снова захлопнул рот Илидору, и дракон уже с лёгким раздражением разжал цепкие гномьи пальцы.
— Да почему? Это ж правда.
— Не надо, — рыкнул Клинк, подался к Илидору, как задиристая птица. Легко было представить в каждом его крыле, то есть руке по тесаку с потёками крови. — Вся моя семья, и я, и дети мои, и отец мой, и дед, и братья, и дядья — мы приличные гномы, ясно? Двести лет живём в Лисках, всегда были тут на хорошем счету, всегда.
Илидор вскинул брови, терпеливо ожидая продолжения, и едва заметно подвигал нижней челюстью влево-вправо. Пальцы гнома оставили красноватые следы на его коже.
Клинк резким движением отёр со лба выступившую вдруг испарину. Невидимый тесак взрезал воздух.
— Может, мой прапрадед и был занозой в жопе мира, только я об этом знать ничего не хочу, и другим про это знать нечего. Ясно тебе? Не позволю в моём доме говорить таких слов, какие порочат моё родовое достоинство! В моём семействе — сплошь приличные гномы. Не дам полоскать наше имя и тень на него наводить, ты понял?
