Архив - Виорэль Михайлович Ломов
Инесса Рембо была пленительным созданием, коему только блистать в оперетте или здравницах Сочи. Мужчина, оказавшись рядом с ней (неважно где – на работе или в трамвае), тут же забывал о своих обязанностях и начинал думать только о возможностях. В ней всё звало к себе, за собой, на себя. Устоять было практически невозможно, отчего многие пали. Ей, впрочем, не попался еще ни один мужчина, который был бы интересен дольше, чем два-три вечера. Инессе уже стало казаться, что все мужчины произошли от бабочек-однодневок, эфемероптер.
Могут спросить: откуда взялась такая? Кабы знать. Природа. Необходимо сделать оговорку, чтобы не истолковать этот женский образ несколько превратно. Инесса Рембо была совсем не то, о чем прежде всего думаешь. Она была, конечно же, ищущей дамой, но искала не сексуально-низменных утех, коих ищут работницы и студентки, а великих чувств и высоких отношений. Поскольку эти редкие качества в современниках-мужчинах найти было не так-то просто, она перманентно очень быстро разочаровывалась в каждом очередном своем поклоннике.
В институте новости случаются каждый день, но далеко не каждый день из Москвы приезжает организовывать кафедру молодой неженатый профессор приятной наружности. Как бы то ни было, сорокалетний доктор наук Суворов – подтянутый, как строевой офицер, и весьма острый на слово, с квартирами в Москве и в Нежинске – был лакомым кусочком не только для девушек на выданье, но и для дам, которые эту процедуру оставили в прошлом.
Инесса Рембо увидела профессора в столовой за шницелем с макаронами и подливкой и, спросив разрешения, подсела к нему.
– Профессор любит шницель с макаронами и подливкой? – спросила она чарующим голосом, и глаза ее изобразили такую невинность, что даже прослезились. – Я не могу без содрогания смотреть на них, особенно на подливку. Ведь в ней скорбь всех домохозяек мира.
– И восторг мужских желудков. Что же тогда прикажете брать здесь? – спросил Георгий Николаевич. Он еще по приезду заприметил обаятельную брюнетку и узнал, кто такая. – Жульена из птиц и баранины в горшочках не подают.
– Тут, профессор, ничего и не надо брать, если не хотите нажить себе гастрит.
– А заодно и состояние. Разрешите представиться: Георгий Николаевич Суворов.
– Инесса. Есть одно кафе, но оно отсюда в получасе ходьбы.
– Я не могу позволить себе терять час на ходьбу, – сказал Суворов, думая о том, что такого часа у него не было уже много лет.
– Зачем же терять? За этот час можно найти что-нибудь и поважней, чем время.
– Да? – Суворов внимательно посмотрел на Инессу. – Вы уверены?
– Я просто знаю.
– Вы, кажется, аспирантка профессора Караваева? – рискнул Суворов выказать свою заинтересованность.
– Вы прекрасно осведомлены, профессор, – улыбнулась Инесса. – Да, аспирантка второго года. Учеба занимает всё мое свободное время. А научные исследования остальное.
Суворов отодвинул от себя тарелку и посмотрел на Инессу.
– Значит, предлагаете сходить в кафе?
– Да, предлагаю.
– Хм, – Суворов посмотрел Инессе прямо в глаза. Та не отвела их. – Прямо арабская поэзия, газели или как их там, – пробормотал он: – Ведите, Инесса, – выходя из-за стола, он рассеянно подумал, что совсем неплохо приходить домой не в пустую квартиру, а к домашнему очагу, где тебя расспросят, как прошел день.
– Ведите, – еще раз сказал Суворов, и Инесса Рембо взяла его под руку и повела.
Об их отношениях на следующий день заговорил весь институт. Но, поговорив два дня, нашел другую тему.
В пустой профессорской квартире гулко раздавались шаги, с шумом била из крана вода, жемчугом рассыпался смех Инессы Рембо.
– Ты не родственница Артюра Рембо? – спросил Георгий Николаевич.
– Я его родная дочь, – засмеялась Инесса. – Разве не похожа?
– Похожа, – согласился Суворов. – Ты вся поэзия.
– Что ты скажешь, когда попробуешь мое мясо по-фламандски? Не пробовал? Телятина, лук, горчица, черный хлеб и пиво, и всё это в казанке – пальчики оближешь!
Суворов приятно удивился:
– Да что-нибудь скажу.
В институте вновь заговорили о Суворове и Рембо, когда прошли все приличные сроки: через месяц после их первого посещения кафе. Затяжные отношения, как затяжные прыжки с парашютом, чреваты гибелью или спасением. А невольные зрители их бывают охвачены при этом весьма непростыми чувствами:кто пленительного восторга, а кто и горькой досады. Обсуждали от ректората (секретаря) до техничек. Будь на месте Суворова и Рембо кто-то другой, может, и совсем не обсуждали бы, но две яркие одинокие личности приковывали к себе всеобщее внимание.
Инессу было не узнать: она перестала расстреливать мужчин насмешливыми взглядами, голос ее стал более холодным, а речи более рассудочными, и при разговоре с ней у мужчин не потели руки и не возникало ощущения, что от них требуется что-то еще. Рембо вообще перестали видеть с другими мужчинами. Они словно исчезли из ее жизни навсегда. Поспокойнее как-то стало в рекреациях и аудиториях, на кафедрах и этажах. Особенно для замужних женщин и невест.
На новоселье Суворов пригласил институтскую элиту, свою кафедру и техничку тетю Глашу. Столь демократический состав гостей обещал интересный вечер, могущий стать событием если не в истории железнодорожного движения, то в истории института. Кстати, все ждали от ужина и разрешения некоторых вопросов, которые были не погашены в общественном сознании неопределенностью отношений профессора и аспирантки.
Стол накрывали Инесса и тетя Глаша, которая до пенсии работала в ресторане поварихой. Они же и приготовили закуски и заготовки для горячих блюд. Тетя Глаша рассказывала бесконечную историю о какой-то покойнице и соседке Матрене. В этой истории покойница и Матрена всё время менялись местами.
Поскольку у Суворова еще ничего не было, патефон и пластинки принесла Инесса, посуду и приборы – сотрудники кафедры, пару примусов достала тетя Глаша, стол взяли у соседей, а дворник обстругал доски и сбил из них две вполне приличные скамьи.
– Квазиампир, – оценил Суворов новый стиль и подмигнул Инессе. – Просто и доступно. А для нас с тобой и для тети Глаши как шеф-повара вот эти два трона и кресло.
В один торец стола Суворов поставил два деревянных стула с казенными бирками под сиденьем, а в другой – приземистую табуретку, которой только бить по башке гвардейцев кардинала Ришелье.
– Я тут, ты тут, – указал он Инессе. – Вы, теть Глаша, ближе к примусам. Гостей рассыплем по скамьям. Всего двадцать четыре человека. Разместимся. А нет, на полу места много.
– А давай напишем на полу: «Место для дяди Степы», для Степана Кузьмича. – Предложила Инесса. – «Сядьте на пол, вам, товарищ, всё равно!»
– Да ну, Инночка, неудобно будет, – испугалась тетя Глаша, – проректор всё ж таки. Уж лучше я на полу примощусь.
