Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Но Леонид, первый, он сильно плевать хотел на телевизоры, потому что пневматика сможет опрокидывать огромные кузова самосвалов. На сорок тонн кузова. Это же вершина прогресса. Не сравнится с гидравликой. А ещё будут пневматические поезда. Они по стеклянным трубам должны толкаться сжатым воздухом по рельсам со скоростью самолетов. Витька рвал на друге рубаху и клялся, что он купит телевизор в Москве, куда сгоняет завтра с утра и никогда Леонида не позовет смотреть кино. Пусть тот ходит за деньги в клуб, а после клуба нехай пневматика по темнякам задувает его до дому.
Я ещё немного постоял рядом, расстроился, что они порвали рубахи обоюдно до самых рукавов и пролез под столом на другую сторону.
Там взрослые дядьки и тётки плясали вокруг двух гармонистов кому что удавалось. Кто-то чечётку бил, другие давали классического украинского гопака, третьи попарно танцевали вальс, а четверо молодых парней и девок как-то болезненно извивались, раздрызгивая ступни в разные стороны без отрыва от грунта. Изредка они орали незнакомое слово «Твист!», визжали и не прекращали вихляться, возбуждая любопытных, которые, покачиваясь, весело наблюдали и прихлопывали невпопад ладошками. Гармонисты в это время, прислушиваясь друг к другу, самозабвенно играли и хрипло пели матерщинные частушки.
Но явился Дружка дядя Гриша Гулько и в секунду всех усмирил, остановил и привел к общему знаменателю зычным призывом
– А ну, станишники, сгрудились все взад за своими столами! Второе действие пьесы про светлые совет да любовь – пошло. Третий звонок!
И он сделал губами – тррр-ррр-рр-рр!
Три раза. Гости тут же прекратили скучные свои занятия и бросились по местам, к веселью, пробуждающемуся от запахов вкусной еды, волшебного звона бутылочных горлышек о стаканы и общего фонового гула, подтверждающего нерушимое застольное единств и идейную близость. По очереди стали говорить тосты. Короткие и длинные. Понятные или закрученные узелками, да скрученные в бараний рог. Их никто не понимал, но все одобрительно выкрикивали «век жить молодым побогаче, да подружнее», а также «деток нам давайте пяток, не менее того!» Жених с невестой, то есть муж с женой, искренне веселились от тостов и неторопливо ужинали. До тех пор, пока дядя Гриша снова не объявился позади них. Он раздвинул молодых руками подальше друг от друга и объявил предстоящее так громко, будто имел цель оглушить не только ближних, но и сидящих на выселках, в конце всех столов:
– А до сих пор вам, милочки, всё было сладко, да? Да! И вот скоро ночевать пойдете – ещё слаще будет!
Засмеялись по-доброму абсолютно все.
– А вот народу, гостям нашим вот ровно сейчас и стало горько! Да так что некуда горше! Как вам, гости дорогие, незабвенные живется сей момент?!
– Горько!!! – хором и в одиночку отметили своё состояние все. – Ой, как горько! Не естся и не пьётся, обратно всё льётся!
Дядя Гриша резво отскочил назад и молодые, оставшись без его опеки, вытерли рушниками губы, поправили одежду и Серёга медленно наклонился к жене и скромно поцеловал её в уголок губ.
Лет через пятнадцать мне отец случайно сказал, вспомнив ту свадьбу, что у казаков именно такой скромный поцелуй считается демонстрацией большой любви и нежности. А не то, что сейчас: глубокий, длящийся под аккомпанемент хорового счета до двадцати. А если меньше – то и не любовь у молодых. А так, забава одна, временная.
После поцелуя тосты стали носиться над столами с удвоенной силой и скоростью. Прозвучало их не меньше тридцати. Даже мама моя скромная прочла громко и с выражением, на какое способна хорошая учительница русского языка и литературы, сочиненную лично и конкретно для них стихотворную здравицу. Прочла, помахала молодым рукой и села на место под бурные продолжительные аплодисменты. Я очень порадовался за маму. Стихи были красивые и берущие за душу.
Я пошел в двор, Саша достал из кармана два больших охнарика, подобранных возле столов, нашел возле чана около дров спички, спрятался за угол дома и с удовольствием выдолбил один чинар, а второй спрятал тут же. в траве возле угла. И только присел передохнуть от шума, как услышал душераздирающий дамский вопль:
– Невесту украли!! Украли бедную! На глазах у честного народу! Ты, олух, куда смотрел, дышло тебе в нюх!!!?
– Да стихомирься, Марья Игнатьевна, по нужде отошла она. Что ей, подохнуть, что ли? Надо, понимаешь? Сама, небось, раз десять бегала!
Игнатьевна пропустила слова Серёгины мимо себя и заверещала ещё истошнее:
– Да где ж охрана-то была? Где старшой у нас? Что теперь, жених один жить должен? А? Отвечай, Гринька!
И она не по-женски тряхнула дядю Гришу так, что с него ажник фуражка соскочила.
– Народ! – почти отчетливо сказал дядя притихшим гостям. – Всем миром, да отыщем! Так говорю?
– Любо, Гриня! – пьяно заорал кто-то с середины застолья. – Вставай, братцы! Горе у нас. Невесту украли, паскудники!
И всё ожило, задвигалось, замельтешило и собралось в приличную толпу. Один Серёга сидел на месте и мирно ел куриную ногу.
Искать начнем с Сашки-пастуха! – крикнул мой дед Панька. – Он вор ещё тот. Арбузов у нас с бахчей прямо из-под носа натягал мешка три.
– И трансформатор в запрошлом годе с МТС он же и спёр, – сказал главный механик совхоза, знатный гость на свадьбе.
– Тогда айда до Сашка всем кагалом! – дядя Гриша рванул, если можно так выразится, первым. А за ним широким ручьём потекла раскаленная гневом лава гостей. Мои мама и бабушка Стюра тоже поднялись и тихонько ушли домой к Паньке. Спать, наверное. А я побежал смотреть, как у пастуха будут отбирать Серёгину жену. Становилось всё интересней и таинственней. Чего я совсем не ожидал от радостной свадьбы.
Бежать было не так уж и далеко. За угол, потом по переулку, над которым по всей его длине склоняли, соединяясь почти у земли, желтые ветки ивы. В этом переулке не было домов. Здесь раньше существовал большой пруд. Его, жившего не меньше сотни лет, закопали по приказу очередного директора совхоза лет десять назад. Так мне рассказывали местные. Чтобы можно было напрямую проехать из одной половины деревни в другую, а не делать крюк в три километра. В пруду поймали бреднями всю рыбу и перенесли её в большое озеро возле клуба. Закопали. А директора сняли через год за неправильные посевную и уборочную.
Бежал я сзади всех вместе с Шуркой, ещё пятью пацанами и тремя девчонками. Орава, как ей казалось, наверное, летела как скорый поезд, болтаясь вкривь, иногда вкось. Некоторые вылетали с дороги, рушились там
