Сергей Саканский - Искатель, 2013 № 09
Прорубь, где монахини воду набирают, обледенела вся, вода холодная, пар от нее идет. Анастасия одежду монашескую аккуратно сняла, возле проруби сложила. Стоит нагая, а холода не чувствует совсем, в черную бездну всматривается. Перекрестилась и тихо в воду сошла…
Утром сестра Ефросинья пошла к проруби воды набрать и нашла одежду. Недоуменно осмотрелась вокруг — и закричала от ужаса, закрыв лицо руками: из-подо льда на нее смотрели широко раскрытые мертвые глаза сестры Анастасии…
Но Ефросинья, хоть и не слишком смышлена была, а ума хватило сразу к матушке побежать. Вбежала, задыхается, глаза вытаращила, матушка смотрит строго:
— Чего тебе? Что ты как оглашенная?
— Матушка! Там! Там… ой, не могу! Язык не поворачивается!
— Ну уж будь добра, поверни его!
— Там сестра Анастасия утопла! Глазищами из-подо льда так и зыркает!
— Что ты несешь, дура! Как утопла?
— Не знаю. Только одежда ее на берегу осталась… Сама, значит…
— Молчи! Этого нам еще не хватало! А ты не перепутала ничего? Может, показалось спросонья?
— Ох, уж и не знаю теперь, может, и правда привиделось?
Матушка уже одевалась.
— Идем, покажи.
Ефросинья остановилась немного поодаль проруби.
— Сами идите, матушка, не могу я…
Настоятельница подошла, походила вокруг, отошла подальше, вздрогнула, отвернулась и перекрестилась. Не обманула Ефросинья, и не показалось ей.
— Одежду забери, пойдем отсюда.
— А с ней что? Так и оставим?
— А что с ней? Течением отнесет… Теперь что? Молчи только! Знаю, болтаешь, смотри у меня! Выгоню! По миру пойдешь!
— Да что вы, матушка! Неужто я не понимаю! Чай, не совсем дура…
— Вот и хорошо, что не дура. — И сочла нужным прибавить: — Бес ее одолел… Бесноватая была, прости Господи! Тихая, тихая, а себе на уме… странная совсем. Молись, сестра, чтобы в тебя бес не вселился.
— Да что вы, матушка! Упаси Господи! — Ефросинья начала истово креститься. — А что скажем, как спросят? Куда она делась?
— Куда, куда… Ушла поутру… Была монахиня, нет монахини… насильно не держим. Бог ей в помощь, а ветер в спину. Куда пошла, не ведаем… Так-то… запомнила?
Ефросинья закивала.
— А одежу куда?
— Мне давай, скажу: вернула… все, иди, устала я…
Ефросинья, крестясь, ушла, оставив матушку Елизавету одну.
Елизавета закрыла дверь кабинета и открыла потайной сейф. Вытащила оттуда причудливую шкатулку, поставила на стол и откинула крышку. Монеты. Старинные, потемневшие… золотые, должно… Дар сестры Анастасии монастырю. Вздохнула. Права она оказалась — был у девки камень за пазухой. Говорила что-то про то, что чокнутым муж стал, клады мерещились… видимо, не только мерещились. Может, мужа-то она и сожгла из-за этого? А потом совесть замучила, отмолить грехи захотела… А вон оно как вышло — не получилось отмолить-то… н-да… Настоятельница закрыла шкатулку и убрала обратно в тайник. Что теперь делать с этим? Дар греховный, но манкий… Большое богатство, видно… Ладно, потом подумает, жизнь — она длинная…
Алексей Зайцев
РАССКАЗЫ
ИНОЙ КАРНАВАЛ
Когда чернокожий саксофонист отыграл последнюю трель, вызвав поток аплодисментов, среди которых были и мои собственные, а стрелки на часах слились в галочку, показывая одиннадцать вечера, я допил эспрессо, доел шоколадный кекс и вышел из «Джазовой синкопы» прогуляться.
Я шел по дороге, освещенной бледными фонарями и тусклой луной, сияющей в небе, словно блюдце. Пахло прелой листвой, и этот запах приносил с собой какие-то давно забытые картинки из детства. Листья лежали, укрыв серый асфальт, пожухлые, сморщившиеся, на некоторых из них уже белел первый снег. Ветер прохладной волною бил в лицо, и мне казалось, что я захлебываюсь в нем, словно в потоке воды. Где-то неподалеку сердито лаяла собака, решившая устроить одинокий бунт против сковавшей район тишины.
Минут через семь я заметил, что за мной упорно следуют два здоровенных типа в старых свитерах и мятых джинсах, испачканных грязью. Чтобы проверить, не померещилось ли мне это преследование, я свернул в сторону. Они сделали то же самое. Я начал волноваться. А что если они решат на меня напасть? В незнакомом районе поздно вечером такое вполне может случиться. Тем более что вокруг, как назло, не было ни души. Тут мои преследователи ускорили шаг. Я обернулся и вгляделся в их лица: оба были крайне далеки от джаза, эспрессо и шоколадных кексов. Зато, по всей видимости, очень неплохо умели ломать кости. Тот, что выглядел покрепче, сунул руку в карман и вытащил небольшой нож. Я бросился бежать.
Бежал, стараясь запутать след, а в итоге все глубже зарывался в темные и нежилые кварталы, утопая в них, словно упавший в грязь мотылек. Будто паук, увязший в собственной паутине, я сам вредил себе, убегая от последней надежды столкнуться со случайными прохожими.
А грабители (теперь я был убежден, что эти двое хотели меня ограбить) бежали следом.
Свернув в очередной раз влево, за угол старой девятиэтажки, я чуть было не вскрикнул от удивления — прямо передо мной располагался огромный парк аттракционов, сиявший во тьме яркими красно-зелеными огнями. «Должно быть, все еще работают, — пронеслось у меня в голове, — а значит, тут должен быть и сторож, у которого можно попросить помощи».
Я пробежал мимо чертова колеса, мимо деревянных лошадок и длинного паровозика, мимо предсказывающей будущее скульптуры джинна, но так и не встретил ни единого человека. Грабители немного поотстали, и я поспешил осмотреться. Кроме большого, похожего на шатер каменного здания прятаться было негде. Я подбежал к обитой железом двери и в отчаянии дернул ее на себя. На мое счастье, она оказалась не заперта.
Войдя, я очутился в длинном темном коридоре, едва освещенном бледно-зеленым светом, идущим от настенных ламп. Я быстро огляделся в поисках укрытия и, заприметив широкий шкаф, немедля туда забрался. Прикрыл дверь почти полностью, оставив лишь узкую щелку, чтобы подглядывать.
Едва я спрятался, как дверь в каменный шатер отворилась и вошел один из моих преследователей. В руке он держал все тот же маленький нож, чуть поблескивающий на зеленом свету. Грабитель осмотрелся по сторонам и медленно двинулся к шкафу. Сердце мое замерло. Я дал себе слово, что, как только он подойдет достаточно близко, я резко открою дверь и ударю его ногой по лицу. Внезапно он остановился, словно о чем-то задумавшись, секунды две постоял в нерешительности и наконец повернулся в другую сторону.
Присмотревшись, я увидел, что заставило его так поступить. Там, в глубине коридора, стоял еще один человек. Разглядеть его было непросто, почти невозможно, он сливался с тьмой так плотно, будто был в нее одет; единственная деталь, которая, благодаря зеленоватому освещению, была видна вполне отчетливо, — это страшная скрывающая лицо птичья маска, острый клюв которой слегка касался губ.