Илья Варшавский - Искатель. 1974. Выпуск №4
Что-то было в его глазах… Хоскинс — маленький, аккуратный человек. Лейтенант запаса, который до войны работал, кажется, продавцом. Целых три года мы провели вместе, и ни разу он не подвел меня. Даже в тех случаях, когда мог подвести любой. Он получил медаль — ту самую, которую хотел изобразить на щитке переднего орудия, — вполне заслуженно. И все же нечто в глазах его говорило, что он беспокоился вовсе не о том, чтобы сбить побольше вражеских самолетов и потопить побольше торпедных катеров. Его волновало лишь одно: чтобы о его подвигах узнали в адмиралтействе, а оттуда — и вся публика. Чтобы всем стало известно, какие асы капитан-лейтенант Рэнделл и лейтенант Хоскинс.
В какой-то степени он имел на это право. Наша канонерка была прекрасным кораблем и имела великолепный послужной список. Частенько ее имя появлялось в газетных заголовках. Однако основная заслуга наша была не в том, что о нас писали газеты, а в том, что мы сделали для этого… Главным для нас было реальное количество потопленных кораблей, сбитых самолетов — конкретные, истинные шаги к победе. Сомневаюсь, что Хоскинс видел нашу службу именно в таком свете…
Обычно мы возвращались в гавань перед самым рассветом с прошитыми пулеметными очередями бортами, с короткой записью в бортовом журнале: «01.25. Потоплен вражеский торпедный катер», — свидетельствами дикой нервной ночи. И всегда в глазах старпома можно было прочесть: «Это должно попасть в газеты! Мы должны получить еще одну медаль. Я получу еще полнашивки, а с нею и прибавку к жалованью. А ведь мы могли потопить и два торпедных катера…»
Но правильность своих предположений о нем я мог подтвердить лишь одним примером. Когда я вспоминаю это дело теперь, оно кажется довольно незначительным. Речь идет о немецком самолете. Однажды рассвет застал нас за поисками упавшего в море возле Дюнкерка ланкастерского бомбардировщика.
Летчиков мы так и не нашли — нашли нас. Отыскал патрульный Ю–88, вынырнувший со стороны моря и пытавшийся нас разбомбить с пике. Наши пулеметы прошили «юнкерс» во время пикирования: в это утро мы не снимали пальцев со спускового крючка. Самолет с ревом ушел, а за ним летели куски крыльев и фюзеляжа. Потом он неожиданно выровнялся прямо над нами, так и не сбросив бомбы. Оставляя за собой тонкий шлейф идущего из хвоста дыма, он скрылся из виду, направляясь к занятому противником берегу.
Я ни секунды не сомневался: мы не можем категорически утверждать, что самолет сбит. Было ясно, что до берега он вполне мог дотянуть. Хоскинс же сразу записал в бортовой журнал о происшедшем, стоило нам взять курс на Довер: «Уничтожен один самолет противника».
— Этого мы записывать не можем, старпом! — воскликнул я. — Он ведь еще летел домой, как жаворонок!
— Жаворонок, да с подбитым хвостом, — с улыбкой взглянул на меня Хоскинс. — Никогда ему не добраться до аэродрома! Я совершенно в этом уверен. — Обоим приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга за ревом наших четырех «паккардов». — Вы же видели, от него отваливались куски. Он вот-вот упадет.
— Он очень медленно терял высоту, — я покачал головой, — поэтому нельзя утверждать наверняка, что мы его уничтожили.
— Ну, почти наверняка. — Хоскинс улыбался ободряюще, словно был уверен: еще немного, и я увижу это дело с совершенно иной точки зрения. — Не много бы я на него поставил. — Но потом он все же добавил: — А кому от этого станет хуже?
Удивленно я уставился на него — маленького человечка, сверкающего с головы до ног, как начищенная пуговица. И это в пять утра! Он глядел на меня этаким подбадривающим взглядом… Нет! Такой номер у него не пройдет.
— Люди полагаются на наши рапорты, — коротко ответил я. Мне не хотелось касаться чего-то более определенного. Такого, как честность, правдивость. Голова оставалась ясной, хотя я был разгорячен схваткой. — В министерстве авиации сидят люди, учитывающие все. Поэтому нам ни к чему перевирать цифры. — Указав на журнал, я сказал: — Напишите «поврежден».
— Мы упускаем отличную возможность… — пожав плечами и глядя в сторону, пробормотал он.
Мне это не понравилось.
— Возможность чего?
— Я имею в виду, что мы подбили его и он падал, — уточнил Хоскинс. — А нашему кораблю нужно вести боевой счет ничуть не меньше, чем тому, кто сидит в министерстве.
Слушая небрежные фразы и глядя на Хоскинса, я буквально читал в его глазах заголовки, которые так хотелось ему увидеть:
«ОПЯТЬ РЭНДЕЛЛ И ХОСКИНС. Ю-88 УНИЧТОЖЕН В ПРЕДРАССВЕТНОМ БОЮ».
Я почти видел его тайный сон: сам адмирал жмет ему руку, а с утренней почтой приходит пакет с газетными вырезками… Ни слова не говоря, я вычеркнул запись и внес свою собственную, добавив:
— Вот теперь наш боевой счет в порядке.
Потом я отошел к переднему краю мостика, как никогда довольный тем, что под ногами раскачивается палуба корабля, а в лицо дует свежий морской бриз.
Но никакие поступки Хоскинса не могли омрачить тех лет.
Не могли они и уменьшить успехов, которых добилась КЛ-1087. Вы только послушайте, что мы однажды совершили на этом корабле, и поймете тогдашнюю обстановку.
Войска союзников вторглись в Северную Францию. Нашей задачей было обеспечение прикрытия транспортов, ходивших взад-вперед через Ла-Манш круглые сутки. Так все дни недели, вывозя раненых и доставляя боеприпасы орудиям на узкую захваченную полоску земли, которая постепенно расширилась до самого Рейна. Никакие другие конвои не были так важны, как эти короткие, через пролив. Знаю, что парни, которым приходилось ходить через Атлантику, могут заспорить со мной. Но представьте себе, что случилось бы, остановись снабжение наших войск хоть на полсуток. Нас сбросили бы в море, и в итоге мы проиграли бы эту долгую и кровавую войну. К тому же не стоит забывать, что у врага имелись штуковины, которые назывались «Фау-1» и «Фау-2», вырывающие сердце страны по кускам, час за часом до тех пор, пока мы не зацепились с трудом за берег у Кале… И потому войскам вторжения нужно было держаться.
Стоит добавить, что все произошло вскоре после того, как во время одного из немецких воздушных налетов погибла моя жена. Мне тогда было все равно, что случится со мной. Лишь бы я мог давать сдачи и проливать кровь врага. Это состояние мне очень пригодилось.
Мы находились в автономном патрулировании. Дрейфовали в районе Мальборо-бич с остановленными двигателями, чуть в стороне от «фарватера» — отмеченного буями прохода, который вел к предназначенному для высадки войск участку берега. Ночь была темная, лишь краешек луны торчал над горизонтом.
