Остин Райт - Островитяния. Том второй
— Думаешь, я не пропущу ничего интересного для газетчика, если уеду послезавтра?
— Нет, а если что-то наметится, извещу тебя завтра. Теперь общаться стало намного легче, это замечательно… Кстати, не хочешь ли поговорить с Дорной? Сама она не подойдет, пока ты не дашь понять, что хочешь ее видеть.
Итак, достаточно было жеста… Но стоило ли?.. Действительно ли я хотел говорить с ней? Острый клинок снова приближался к едва затянувшейся ране.
Я нерешительно взглянул на Дорна, боясь и того, что могу почувствовать, если отважусь на разговор, и не меньше — мучительных угрызений, если возможность будет упущена. Дорн внимательно наблюдал за мной.
— Поговори с ней, — сказал он. — Мне кажется, так будет лучше. Держись свободней. Она тебе поможет.
Он громко позвал сестру, и она, мгновенно отделясь от тех, с кем говорила, подошла к нам и остановилась у стола. Дорн потихоньку отошел. Я смотрел на спину Дорны, боясь встретиться с ней взглядом, не готовый к этой неожиданной встрече лицом к лицу.
— Вы очень хорошо говорили сегодня утром, Дорна.
— Правда? Не знаю. Просто сказала, что чувствовала… — И вновь — ее ни с чем не сравнимый голос, который невозможно было запомнить, но который тут же вспоминался, стоило его услышать. Хотелось смеяться, настолько это было замечательно.
— Нужно было немалое мужество.
— Да, всё до последнего. И потом — говорить после лорда Моры и моего дедушки? Но он не все сказал.
— И мне так показалось.
— Вы поняли?
— Да, хотя, наверное, не так глубоко, как мог бы островитянин.
Последовало молчание, пугающее молчание.
— Не уверена, — медленно проговорила Дорна. — Я тоже вспомнила о вас и даже запнулась на мгновение. По отношению к вам это было слишком сурово.
— Ах нет!
— Да, Джон.
В том, что она не хотела соглашаться со мной, было что-то лестное и вместе опасное, впрочем, я не понял, что именно.
— Дорна… — начал было я, но потерял мысль. Видеть, как она ждет, было мучительно.
— По-вашему, я не права?
— Совершенно правы…
И снова мы замолчали, мгновение — взгляды наши пересеклись, и было уже не отвести глаз. Дорна была живой, ощутимой, как никогда, и никакая броня не устояла бы против безупречного совершенства ее голоса, да и все в ней было совершенным и желанным, как ничто иное.
Слабая улыбка скользнула по ее губам, она отвела взгляд, потом снова прямо поглядела на меня.
— Похоже, разговор у нас не клеится, — сказала она.
— Да… Мне тяжело говорить.
— Мне тоже. Ужасно не люблю, когда у нас с вами так выходит.
— И я, Дорна… Но ваша речь…
— Моя жалкая речь?
— Жалкая?! Прекрасная, блестящая речь!
— Рада, что вам так кажется. Дедушка и брат боялись, что я только испорчу дело, они всё еще не пришли в себя!
— А остальным — понравилось?
— О да, — проговорила Дорна, быстро взглянув на меня, и замолчала.
Итак, о речи Дорны все было сказано, а больше говорить, казалось, не о чем.
— Хотите печенья, Дорна, или еще чего-нибудь?
— Нет… Впрочем, хочу.
Я подал ей блюдо с печеньем.
— Я остаюсь в Островитянии еще на одиннадцать месяцев.
— Надеюсь, вы будете счастливы.
— Думаю, да. Надеюсь, вы тоже счастливы.
Она тихо рассмеялась.
— Я счастлива, — сказала она легко, не задумываясь. — Только скучаю по своей лодке и по болотам, но я еще вернусь к ним.
Говорить мы могли только о мелочах, хотя самое главное и самое больное во мне в любой момент готово было сорваться с языка.
— Что ж, до свидания, Джон.
— До свидания.
В дверях меня остановил Дорн.
— Ты придешь на Совет завтра?
— Пожалуй, ненадолго.
— Если нет, увидимся у Файнов через неделю.
Да, ведь он едет к Некке!
— Буду рад, если заглянешь, — сказал я, тут же усомнившись в искренности своих слов.
— Мне так хочется повидать тебя, хотя ты уже не так нуждаешься в этом.
Было время, когда я и вправду нуждался в нем, сам того не подозревая, но с тех пор прошло четыре месяца.
— На этот раз — нет.
Это была правда, хотя неудачный разговор с Дорной следовало как можно скорее забыть. Одно неловкое движение — и память о нем впивалась в меня, как бритва.
Работы со статьей оставалось немного. Небольшая правка — и ее можно было отсылать, но время тянулось медленно. Пожалуй, лучше всего было употребить его, вознаградив мою преданную корреспондентку Глэдис Хантер за ее интересные письма. Быть может, ей будет приятно узнать о событиях в Островитянии раньше, чем о них узнают повсюду. Я написал ей длинное письмо и несколько более коротких — своим и дядюшке Джозефу, извещая их о главных новостях и о своих планах на будущее.
На следующий день, проводив Даунса и передав с ним почту, я на минутку зашел в зал Совета. Дипломатические ряды пустовали. Обсуждались меры по легализации присутствия иностранцев и обеспечению их отправки. Лорд Мора указал на то, что по многим пунктам его Договор устоял. По существу Совет лишь отменил испытательные сроки и ограничил иностранное представительство в Островитянии. Подписанное с Германией в 1905 году соглашение — на условиях признания целостности Островитянии и права немцев на земли по другую сторону Большого хребта, а также патрулирования ими степей Собо — оставалось в силе. Это было уступкой лорда Дорна. Вопрос об островитянских гарнизонах на перевалах Большого хребта не обсуждался, но зато горячие споры разгорелись вокруг лица, которое могло бы быть посредником в отношениях немцев с островитянами. Лорд Дорн считал, что одного иностранного представителя в Островитянии будет достаточно, как и до 1905 года. Кандидатура месье Перье казалась приемлемой. Однако лорд Мора продолжал утверждать, что Германия будет настаивать на своем человеке.
Лорд Мора и лорд Дорн держались между собой дружелюбно. Первый отнесся к краху своих надежд спокойно и не искал случая возобновить споры. Выступал он скорее как советчик, чем как оппозиция. Очевидно было, что никаких действий он предпринимать не собирается.
Я встал, чтобы идти. Зачем я приходил? Чтобы в последний раз увидеть Дорну? Она сидела там, где и надлежало королеве, внимательно вслушиваясь в речи говорящих и не обращая внимания на тех, кто занимал дипломатические ряды в другом конце зала. Всеобъемлющий женский интерес к общественной жизни стал теперь ее почетным правом, но про себя я подосадовал — так юна и так хороша собою она была.
Итак, я на цыпочках пробирался к выходу, как вдруг голос лорда Моры заставил меня застыть на месте.
