Таёжный перегон - Виталий Галияскарович Гадиятов
– Да, каждого не проверишь, – сокрушаясь увиденным, тяжело вздохнул Антон. – Тут нужна гражданская совесть. Раньше проводили весенний пал, очищая аласы от старой травы, а теперь поджоги повсеместно запретили. От этого не один гектар тайги сгорел. О запрете весеннего пала все знают, каждый день по местному радио передают правила пожарной безопасности. Все только и говорят о высокой пожароопасности, установившейся в центральных и северных районах Якутии. Небось сам слышал.
– Слышал, конечно, – тихо отозвался Александр. – Главное, чтобы об этом услышали те, кто поджигает траву. Казалось бы, что тут страшного: вокруг равнина, на которой и гореть-то нечему, но пожар не менее опасен, чем в тайге. Если загорится, сразу не потушишь, огонь пойдет на глубину, выгорит почвенно-растительный слой, формировавшийся годами. После этого тут долго ничего не будет расти. Вот какие последствия могут быть от безобидного, на первый взгляд, пожара. Поэтому с огнем надо обращаться очень осторожно.
Дубовик медленно пошел дальше. Будто почувствовав его настроение, притихли лошади. Понуро опустив головы и недовольно пофыркивая, они тихо брели по поднимавшейся пыли. Неожиданно они заволновались и, как по команде, закрутив головами, захрапели. Дубовик посмотрел по сторонам. Вокруг все так же безмолвно лежало выжженное поле. Только вдали висело какое-то непонятное серое облако, закрывшее весь горизонт. Облако росло и бесформенной массой расползалось в стороны, двигаясь навстречу каравану. Волнение лошадей передалось Дубовику.
«Неужели там еще горит? Но тогда бы пахло дымом, да и все окрестности затянуло бы на многие километры, а тут как будто смерч идёт. И движется прямо на нас. Ох, не принесло бы чего!»
Он подставил лицо налетевшему потоку воздуха. Ветерок освежал, легко трепал волосы на голове. Александр успокоился, подумав, что смерч им не страшен. Но лошади по-прежнему были напряжены. Вскоре они заволновались еще сильней и, как по команде, данной кем-то сверху, тревожно заржали.
– Саша, что с ними? – наперебой спрашивали подошедшие ребята. – Смотри, места себе не находят. Почему они так беспокоятся, может, медведя учуяли?
Только присмотревшись, Дубовик наконец сообразил, что надвигающийся столб черной пыли – это табун лошадей. Одичавших животных, словно вихрем, несло прямо на них. Дикари неудержимо приближались, и впечатление было такое, что их уже нельзя остановить. Они сметут всё, что попадётся на пути, растопчут до основания. Вот из безликой серой тучи стали вырисовываться очертания одной лошади, бежавшей на корпус впереди табуна. Это был вожак. Он, как огромная серая птица, летел по широкой степи, рассекая мощной грудью воздух.
Связка Дубовика резко остановилась. За ней встали другие. Ржание лошадей теперь стало похожим на вопли отчаяния. От этого дикого, раздирающего уши крика и неудержимо надвигавшейся лавины стало жутко. Стас весь задрожал и судорожно вцепился в повод. Роман с Антоном вплотную подошли к Дубовику, будто готовились к круговой обороне. Когда табун был рядом, Дубовик словно проснулся от долгой спячки, схватил карабин и выстрелил вверх. Из ствола вырвалось пламя, вслед за ним громыхнуло по всей долине. Выстрел эхом отозвался в горах, вернулся назад и громом ударил по широкой степи. Лошади замедлили бег, но не остановились. Задние напирали на передних, и табун, как скорый поезд, неудержимо несся вперед. Какие-то десятки метров отделяли его от геологов. Под ногами несущихся дикарей задрожала земля. Все взгляды были прикованы к вожаку. На его лоснящейся груди перекатывались мышцы, черная грива парусом раздувалась по ветру. В каждом движении лошади чувствовалась неукротимая мощь, направленная на то, чтобы смести чужаков, пришедших во владения его табуна. Казалось, никакая сила не в состоянии остановить несущейся табун дикарей. Дубовик передернул затвор, прицелился и снова выстрелил.
Пуля в вожака не попала, но, видно, просвистела над самой головой. Конь замедлил бег и перед геологами резко повернул в сторону. Табун устремился за ним. Черная пыль накрыла все пространство плотным покрывалом. Как во время грозы небо опустилось на землю, померкло солнце.
Первым пришел в себя Роман.
– Вот… дикари! Они же могли нас растоптать. Почему их одних отпускают? Куда только смотрят пастухи? Вот…
Он матюгнулся и, видно, вышел из шокового состояния, заговорил уже спокойней:
– А ты, Саша, молодец, вовремя выстрелил. Еще немного – и нам бы всем конец. Здорово ты их пуганул! А вожак как подскочил, видели?! Проучил ты его. А наши-то лошадки напугались даже больше нас. Вон, посмотрите на них, даже здоровенный Тойон и тот трясется. Это он только с нами такой смелый и сильный. Вот…
Ребята оглянулись, но первое, что увидели, – это был трясущийся Стас. Его колотило, как в лихорадке. Он громко клацал зубами, издавая звуки, похожие на удары ложки по дну железной миски. Заметив, что на него смотрят, парень на секунду замер, пытаясь справиться с охватившей его тряской, но его снова заколотило.
– Ты чего, – резко толкнул его Роман, – больной, что ли, или притворяешься?
От неожиданного толчка Стас упал, но странное дело: трясти его сразу перестало.
– Я тебя сейчас так толкну!.. – встав с земли, шагнул он к Роману. – Чего руки распускаешь? Думаешь, я не могу. Да я сейчас…
– Но-но, успокойся! – невольно отступив на шаг, сказал тот. – Вы только посмотрите на него! Я его, можно сказать, вылечил от лихорадки страха, а он вместо благодарности еще на меня бросается.
Шок у Стаса прошёл, он резко остановился. Теперь парень стоял напротив Романа, вытирая с лица пыль.
– Сам ты больной, – выдавил он из себя, вдруг осознав, что все самое страшное уже позади, – это у меня озноб…
Роман чуть не упал со смеху. Такой ответ можно было услышать только в выступлении юмориста Петросяна, которого он очень любил.
– Озноб?! Вы представляете, это у него озноб. Наверно, от жары и пыли. Озноб – так теперь это называется. Скажи лучше, напугался до полусмерти…
Неразговорчивого Романа, каким его привыкли видеть ребята, сейчас невозможно было узнать. Он смеялся и все время говорил, говорил.
– Да перестань ты тараторить, – не выдержал Антон, – никому слова не даешь сказать.
Не обращая на него внимания, Роман подкатился к Дубовику:
– Саша, а если бы ты вожака подстрелил,
