Юрий Тарский - Искатель. 1968. Выпуск №1
Похоже было на то, что обменник по-прежнему у Балериона и цепь головоломных пересадок из тела в тело может продолжаться. Особенно перепугало Клапауциуса известие о том, что Балерион находился сейчас в каком-то моряке-чужеземце. «Вот те на! — подумал он. — Моряк, а это значит, что ему вскоре отплывать. Если он вовремя не явится на корабль (а он наверняка не явится, ведь Балерион понятия не имеет, с какого корабля этот моряк!), капитан обратится к портовой полиции, а та схватит моряка как беглеца, и король Балерион мигом окажется в подземельях тюрьмы! А если он с отчаянья хоть раз боднет стену темницы рогами, то есть аппаратом… ужас, ужас и еще раз ужас!»
И хоть поистине ничтожными были шансы найти моряка, в которого перебрался Балерион, Клапауциус немедля отправился в порт. Счастье, однако, ему сопутствовало, ибо еще издалека увидел он большую толпу. Сразу почуяв, чем тут пахнет, Клапауциус вмешался в эту толпу и из разговоров понял, что случилось нечто весьма похожее на то, чего он опасался. Не далее как несколько минут тому назад некий достопочтенный арматор, владелец целой торговой флотилии, приметил здесь своего матроса, человека на редкость добропорядочного. Однако же теперь матрос осыпал прохожих бранными словами; тем, которые предостерегали его и советовали, чтобы шел он восвояси да полиции остерегался, заносчиво в ответ выкрикивал, что он сам-де кем захочет, тем и будет, хотя бы и всей полицией зараз. Возмущенный этим зрелищем арматор обратился к матросу с увещанием, но тот немедля схватил валявшуюся тут же немалой величины палку и обломал ее о туловище почтенного арматора. Тут появился полицейский отряд, в порту патрулировавший, — ибо драки тут всегда нередки, — и получилось так, что во главе его шел сам комендант участка. И поскольку матрос упорствовал в строптивом непослушании, комендант велел его немедля схватить. Когда же приступили к нему полицейские, бросился матрос как бешеный на самого коменданта и боднул его головой, из которой нечто наподобие рогов торчало. В тот же миг матрос будто чудом переменился — начал он кричать во весь голос, что он-де полицейский, да не простой, а начальник портового участка; комендант же, выслушав этакие бредни, не разгневался, но неведомо почему засмеялся, словно весьма развеселившись, и приказал своим подчиненным, чтобы они кулаков да палок не жалели и побыстрее препроводили скандалиста в каземат.
Итак, Балерион менее чем за час трижды уже сменил телесное свое местопребывание и находился в теле коменданта, тот же ни за что ни про что в подземной темнице сидел. Вздохнул Клапауциус и направился прямиком в участок, каковой находился в каменном здании на набережной. По счастью, никто его не задержал, и вошел Клапауциус внутрь, заглядывая поочередно в пустые комнаты, пока не увидел перед собой до зубов вооруженного исполина, восседающего в тесноватом для него мундире; сурово посмотрел он на конструктора и так угрожающе пошевелился, будто за двери его собирался вышвырнуть. Но в следующий момент рослый сей индивидуум, которого Клапауциус впервые в жизни видел, подмигнул ему внезапно и расхохотался, причем физиономия его, к смеху не приученная, поразительно изменилась. Голос у него был басистый, явно полицейского тембра, однако улыбка его и подмигивание незамедлительно напомнили Клапауциусу короля Балериона, ибо король это был передним, король встал из-за стола, в чужом, правда, теле!
— Я тебя сразу узнал, — сказал Балерион-комендант. — Это ведь ты был во дворце со своим коллегой, который мне аппарат дал, верно? Ну, не отличное ли теперь у меня укрытие? Ха! Да весь дворцовый совет хоть из кожи вон лезть будет, ни почем не додумается, куда я спрятался! Превосходная это штука — быть вот таким важным здоровенным полицейским! Глянь-ка!
И, сказав это, он трахнул могучей, истинно полицейской лапищей по столу — доска даже треснула, да и в кулаке что-то хрустнуло. Поморщился слегка Балерион, но, растирая руку, добавил:
— Ох, что-то у меня там лопнуло, да это неважно — в случае надобности пересяду я, может, в тебя. А?
Клапауциус невольно к двери попятился, комендант, однако, загородил ему путь исполинской своей тушей и продолжал:
— Я, собственно, тебе, милуша, зла не желаю, но ты можешь наделать мне хлопот, поскольку знаешь мой секрет. А потому думаю я, что лучше всего для меня будет, если засажу я тебя в кутузку. Да, так будет лучше всего! — Тут он отвратительно захохотал. — Таким образом, когда я во всех смыслах уйду из полиции, никто уже, в том числе и ты, не будет знать, в ком я спрятался. Ха-ха!
— Однако же, ваше величество, — проговорил Клапауциус с нажимом, хоть и понизив голос, — вы подвергаете свою жизнь опасности, ибо не знаете многочисленных секретов этого устройства. Вы можете погибнуть, можете оказаться в теле смертельно больного человека или же преступника…
— Э! — ответил король. — Это меня не пугает. Я, мой милый, сказал себе, что должен помнить лишь об одном: при каждой пересадке надо рога забрать!
Говоря это, он потянулся рукой к столу и показал аппарат, лежащий в ящике.
— Каждый раз, — продолжал он, — должен я это схватить, сорвать с головы того, кем я был, и взять с собой, тогда мне нечего бояться!
Пытался Клапауциус убедить его, чтоб оставил он мысль о дальнейших телесных переменах, но тщетно: король лишь посмеивался в ответ. Под конец сказал Балерион, явно развеселившись:
— О том, чтобы я во дворец вернулся, и говорить нечего! Уж если хочешь знать, то вижу я перед собой длинное странствие по телам моих подданных, что, кстати сказать, согласуется с моей демократически настроенной натурой. А в завершение, вроде как на десерт, оставлю я себе вхождение в тело какой-нибудь пленительной девы — это ведь наверняка будет ощущение безмерно поучительное, ха-ха!
Говоря это, открыл он дверь одним рывком могучей лапищи и гаркнул, вызывая своих подчиненных. Видя, что если не совершить нечто отчаянное, то попадешь в каземат, схватил Клапауциус чернильницу со стола, плеснул чернила в лицо королю, а сам, пользуясь временной слепотой своего преследователя, выпрыгнул в окно. К счастью, было это невысоко, а к тому же никаких прохожих поблизости не оказалось, так что удалось ему, мчась во весь дух, добраться до многолюдной площади и затеряться в толпе, прежде чем полицейские, которых король последними словами обзывал, начали выбегать из участка на улицу, одергивая мундиры и грозно бряцая оружием.
Клапауциус, отдаляясь от порта, предался размышлениям поистине невеселым. «Лучше всего было бы, — думал он, — предоставить этого мерзкого Балериона его судьбе да отправиться в больницу, где пребывает тело Трурля с душой этого честного матроса; если это тело попадет во дворец, приятель мой снова может стать самим собой — и духовно и телесно. Правда, появится тогда новый король с матросским естеством — но провались он пропадом, этот весельчак Балерион!»
