Альберт Цессарский - Чекист
— Какие же у него свои дела, Тая? Неужели ты никогда ничего не замечала, не спрашивала?
— Нет, никогда.
— Но он поручал тебе... что-нибудь? Передать записку, или устно? С кем-либо встретиться? Разыскать кого-нибудь?
— Нет.
— А в монастыре?
Тая с удивлением взглянула на него.
— Вот и брат твой меня спрашивал. Дался вам монастырь! Владислав просил отнести туда какую-то бумажку от Совета, о поставках овощей, кажется... А какое мне дело до этого! Я и не спрашивала.
— Ну, хоть о служебных своих делах он тебе рассказывал?
— Никогда.
— О чем же вы с ним разговаривали? — удивился Митя.
Она потянулась, закинула руки за голову, сказала с тихим смехом:
— О чем? Ни о чем...
И он задает вопрос, который раньше был для него невозможен, а теперь так легко слетает с губ:
— Ты любишь его, Тая?
Она перестает улыбаться и очень серьезно, очень честно говорит:
— Да. Я всегда любила его. Даже в то лето... когда приехала из Москвы одна... и мы гуляли с тобой, у речки...
Он с удивлением отмечает, что может спрашивать ее обо всем.
— За что же ты его любишь?
Она отвечает не сразу. В какой-то полудреме, покачиваясь на стуле, смотрит перед собой, тень улыбки скользит по ее белому личику с тонкими голубыми жилками у подбородка.
— Подумать только, почти шесть лет прошло, как он впервые сюда приехал, к тете погостить... С ним был мрачный усатый человек, который напророчил мне такую счастливую, такую веселую, такую легкую жизнь! А Владик подошел тогда ко мне и сказал: «Все это я тебе дам!» И я поверила. Он мне потом всегда это повторял. Все тяжелые годы, когда кругом голод, грязь, кровь, ужасы и бедность, бедность... Даже в последний раз, прощаясь, он мне опять сказал эти же слова. И я верю ему, Митя! Не знаю, какие у него там дела. Ты и твой брат спрашиваете, не помогала ли я ему. В чем? Не знаю. Может быть, он как-то сумел так сделать, что я невольно ему помогла — вот устроиться в Брянске в Чека... Наверное, я была ему нужна. Может быть, тот усатый, мрачный поляк нарочно хотел меня взбаламутить. Да, да, конечно, я была им нужна. Но какое это имеет значение? Что бы ни было у них на уме, Владик любит меня, одну меня, уж это я знаю твердо. По секрету скажу, я даже уверена, все, что он делает в эти последние годы, он делает ради меня. И вот увидишь, он приедет за мной! Тебе смешно, что я так уверена? Но скажи, разве кто-нибудь другой мог бы так, как он, — все только ради меня? Нет! Даже такой славный парень, как ты, не смог бы! Не обижаешься, Митя?
Вдруг она, озорно глянув на него, воскликнула:
— А знаешь, ведь один раз в жизни, один только разочек я заколебалась между ним и тобой. Он тогда надолго уехал, не писал. И я думала: что если забыл? И увидела тебя. Ты тогда хорош был, Митя! Стройный, красивый, сильный... Однажды мы встретились с тобой у нашего дома. Ты бежал к Тимоше. Какую-то вы там забастовку организовывали. Я хотела удержать тебя, сказать: «Брось все, останься со мной, пойдем на наш бережок». Если б ты остался, я бы пошла за тебя. Скажи, Митя, ты бы остался тогда со мной?
Митя вспомнил ту далекую мимолетную встречу с Хрусталочкой. Вот, оказывается, когда он ее потерял.
— Остался бы? — повторила она, со странной улыбкой глядя на него.
— Нет, — сказал Митя, подумал и снова сказал: — Нет, не остался бы.
Быстрым, деловым шагом шел он от Таи, и на улице ему дышалось легче и свободнее. Он думал о том, что прозрачная Хрусталочка его отрочества видится ему теперь из его далека, окутанного пороховым дымом, овеянного алым знаменем, из чудного, пропитанного потом и кровью далека, — видится теперь такой маленькой и такой ничтожной!..
В один из последних дней декабря партячейка Брянской чека на экстренном заседании утвердила коротенький список — трех коммунистов, добровольно уезжающих на работу в Донбасс. Перед отъездом Митя зашел к брату проститься. Поезд отходил ночью.
Александр сидел за письменным столом, склонившись над стопкой бумаг. Он внимательно читал какой-то документ с черным грифом «Секретно».
— Мне все не дает покоя один вопрос: с кем был связан Цеховский? — проговорил Александр, словно продолжая старый разговор с Митей. — Ты мне рассказывал, что впервые он приехал в Бежицу перед войной с каким-то угрюмым поляком...
Он показал Мите циркуляр Департамента полиции, датированный 26 февраля 1913 года. В нем сообщалось, что в ближайшее время в Россию предполагают прибыть выдающиеся деятели Польской социалистической партии.
— Пилсудский! — воскликнул Митя, прочитав приметы, перечисленные в циркуляре. — Худощавый, длинные усы, воспаленные глаза, угрюмый, одевается небрежно... Может быть, это он, Шура!
— Не знаю... Вряд ли... А впрочем, может быть, — проговорил Александр. — И значит, Цеховский был его агентом... Да, с ним еще предстоит борьба...
— Что это за документы, Шура? Откуда они?
— Помнишь семнадцатый год? — Александр откинулся на спинку стула, он устал. — Горела охранка, и Никифоров вынес пачку уцелевших бумаг. Сегодня я их разыскал. Вот посмотри.
Митя придвинулся к столу. Знакомые с детства имена, события, свидетелем или участником которых он был, оживали перед ним.
Вот директор, учителя, вот Петр, а вот и Басок, и Фокин... И витиеватая подпись ротмистра Жавриды... Он читал, не отрываясь, потом, не выдержав, воскликнул:
— Как мало я знал об этих людях, как смутно понимал события! Шура, если б снова это пережить, я все бы увидел иначе, по-настоящему!
Александр взял его за руку и как-то по-особенному, глубоко заглянув в глаза, сказал:
— Митя, ты уезжаешь, начинаешь самостоятельную жизнь. Теперь ты чекист, на всю жизнь. Так вот запомни. Немало дряни пришлось тебе увидеть. Ты разочаровался в близких тебе людях. Никогда не подходи ко всем с этой меркой. Помнишь, как верил в людей Игнат Фокин? Хороших людей неизмеримо больше. Это они сделали революцию. И пусть ты не сразу разберешься в них — ведь они бывают и обозленными, и грубыми, и несправедливыми, пусть они даже и ошибаются подчас, — верить в них нужно!
Митя понял, как все эти годы пристально и по-братски чутко следил за ним Александр, и крепко пожал ему руку.
— Что еще скажешь мне на дорожку, Шура?
— Еще? — Александр задумчиво перебрал стопку документов. — Еще, пожалуй, вот что... Мы с тобой должны уметь понимать события. Видеть связь между ними. Редко связь эта бывает простой и прямой. Но ведь мы — коммунисты, Митя. У нас есть великий метод оценки. Вспомни свою жизнь, свои поступки, свои стремления. Разве не определялись они событиями, в которых мы с тобой жили, идеями, которые нас питали, людьми, которые нас окружали. А ведь наша работа — это постоянная оценка событий и людей. И здесь ошибиться страшно. У нас с тобой есть печальный опыт ошибок. Но зато мы многому и научились. Вот давай полистаем еще эти страницы, оглянемся на нашу жизнь.
