Изгой - Алиса Бодлер
И, наконец, принять, что тьма и бесчисленное количество пороков в самых невероятных, немыслимых проявлениях поглотили глухие стены этого родового гнезда – окончательно.
Глава 4
По дороге к месту, завсегдатаем которого оказался младший отпрыск Николаса, от кэба пришлось отказаться. Кучер остановил свой транспорт в двух кварталах от ничем не примечательного длинного строения, с привычно пыльным фасадом и маленьким крылечком. Район, где совершили остановку братья, был промышленным и находился на приличном удалении от центра и особой популярностью у зевак и туристов не пользовался. А потому дом, к которому теперь направлялись Бодрийяры, обычно терялся среди похожих зданий, окруженный тишиной и испарениями, которые их матушка привыкла принимать за миазмы.
Однако всем, кто хорошо ориентировался в городе, давно было известно, что за посеревшей от пагубного климата отделкой располагалось отнюдь не общежитие для рабочего класса, а цветущее лоно греха.
Медленно подступающее темное время суток омрачало предстоящую беседу так, словно существующего темного контекста для сложившейся ситуации было недостаточно.
– Мадам Бизе, – хмуро проговорил Герман с плохо скрываемым отвращением к произносимому. – Ведь только самый дряхлый и напрочь глухой старик не знает, с чем соотносится это имя, Вэл. Неужели ты не мог использовать услуги класса выше?
– И эти оказались не по карману… – шептал Валериан так, словно грязь, рождаемую его распутными деяниями, все еще предполагалось скрыть. – Ее сводни уверяли, что долгая дружба с отцом покроет все расходы. Я никогда не платил. Не представляю, что произошло в самом деле…
– Так это отец тебе порекомендовал это чистилище?
Старший брат остановился посреди дороги, с ужасом рассматривая образ того, кто еще совсем недолгое время назад представлял собой непосредственное воплощение света, которое бывает доступно только детям.
– Ну… – младший потупил взгляд, напряженно оглядываясь по сторонам, будто родственники сейчас находились на открытой арене, и со стороны улиц за их беседой следили тысячи глаз. – Когда ты… подглядывал за родителями… Если ты помнишь…
– Заикание тебе не свойственно, Вэл, – крепко сжимая зубы, процедил Герман. – Объясняйся тотчас же.
– Я… отойдем.
Избранный наследник Бодрийяров взял брата за плечо и отвел в сторону закоулка, что представлял собой узкий проход между грязными стенами неприглядных построек. Во тьме, что образовывалась и царила здесь в любое время суток, скрывались нечистоты и жуткая вонь от них. Логика Валериана в вопросах откровений была топорна: говорить о грязном можно было лишь в месте под стать.
– То, что ты видел, не было единичным случаем, – вкрадчиво продолжал юноша. – Я наблюдал подобное неоднократно, а потому не побоялся однажды задать отцу вопрос.
– Так значит, ты солгал мне, – отчеканил Герман, чувствуя, как отвращение к ближайшему родственнику внутри него начинает обращаться в праведный гнев. – Способствовал общему мнению о том, что я нездоров. И сделал это намеренно!
Последние слова ударились о тьму, пропитанную зловониями так, словно бестелесная среда в сокрытом от глаз закутке могла стать плотной. Из другого конца импровизированного «коридора» послышался гулкий стон.
– Нет! – горячо прошептал Валериан в ответ. – Я лишь следовал указаниям отца. Ты заявляешь так, словно не знаешь, какой он. Не понимаешь, чем может обернуться непослушание.
Старший брат презрительно хмыкнул и скрестил свои длинные руки на груди. Убеждения младшего, сплошь скрепленные лишь животным страхом перед тираном, были сильны даже теперь, когда последний не поднимался с постели и не мог явиться сюда через мгновение, чтобы наказать нерадивого потомка.
– Что он ответил тебе на вопрос? – вернулся к теме разговора Герман.
– Сказал, что я еще маловат, однако мой интерес похвален. Показывает меня как истинного мужа. А затем упомянул, что для амурных дел есть отдельное время и место.
Вэл запнулся. На его прежде чрезвычайно бледном от ужаса происходящего лице промелькнуло смятение.
Тем временем стон, порождаемый черным сгустком зловоний, повторился и на сей раз стал громче, словно тот, кому принадлежала эта неразборчивая мольба, приближался к братьям.
– Говори, – надавил старший, не отрывая глаз от Валериана, теперь окончательно загнанного в клетку.
– И однажды он взял меня с собой! Взял к мадам Бизе, – выпалил юноша, неосознанно пытаясь прикрыть лицо руками от великого стыда, что сейчас терзал его изнутри. – Я все видел. Я оставался в передней[22], но видел и слышал все, братец! Клянусь, я не был к этому готов!
– Надо думать, – без тени жалости к любимцу отца произнес молодой мужчина, еле сдерживаясь от того, чтобы сплюнуть отвратительный привкус гнили, образовавшейся теперь на языке. – Отсюда в тебе был столь ранний интерес к связи с Мэллори?
– Я… не знаю, – споткнулся Вэл, сморщившись об одном упоминании о жене. – Не вмешивай ее. Она ни при чем.
Мученические возгласы обратились в мычание. Казалось, что теперь к звукам из тьмы добавились медленные, неровные шаги.
– Он… Они… делали ужасные вещи там, в этом доме. Он не просил меня смотреть, но я не… Я не мог игнорировать это, Герман. Стены этого места пропахли развратом. Стенания стояли у меня в ушах. Мое сознание… было полно ужаса и интереса, одновременно, – младший мотнул головой так, словно пытался сбросить с себя груз откровений. – С тех пор я был там с ним постоянно. И лишь последние три года – бывал… в центре событий.
Больше не в силах сдерживать омерзение, худощавый мужчина сплюнул в сторону тротуара и отвернулся.
Теперь не в силах остановить собственную исповедь, младший продолжал говорить сам. Наводящих вопросов более не требовалось.
– Отец говорил, что так я становлюсь мужем. – Валериан кивал головой, как болванчик, словно пытаясь подтвердить каждую сказанную им фразу. – Учусь быть джентльменом, оправдываю наше доброе имя. Убеждал, что супруги нужны… для других вещей. С Мадам Бизе у него был договор о каких-то процентах, потому как с местным констеблем папу познакомила именно она. Много лет назад, до нашего с тобой появления.
– Причем здесь констебль, Валериан?
– Он… – брат вновь замялся, чувствуя, как каждое сказанное им слово марает обстоятельственную картину все большим обилием мрачных красок. – Клиент Мадам.
– Клиент дома терпимости с особым видом извращений?! – Герман тряхнул головой, последний раз проверяя, не являются ли откровения брата частью отвратительного наваждения, так часто преследующего его ранее. – Ты вообще понимаешь, о чем говоришь, глупый мальчишка?!
– Это ты не доходил до сути того, как все работает, олух! – казалось, что оскорбление пробуждало в юноше то беспричинное самодовольство, которое с младых ногтей в него вбивал отец. – Если ты всерьез предполагал, что казнишь тварей в своем любимом подвале безнаказанно, просто так, то ты в самом деле
