Виктор Пшеничников - Искатель. 1986. Выпуск №2
— Тем более. Хуже будет, если он все узнает от других.
— От кого?
— Не знаю. Ничего не знаю. Я просто боюсь за всех нас, вот и все.
— Ты?! Боишься?! — Она была искренняя в своем удивлении, и я только теперь понял, до какой степени она идеализировала меня.
— Я боюсь неизвестности.
— Я тебя понимаю. Ох, как я тебя понимаю! — горячо воскликнула она, и в голосе ее была никогда мною не слышанная тоска.
5
Как раз в эти дни на Москву навалилась небывалая жара. Даже ночью, сойдя с самолета в аэропорту Внуково, я почувствовал это: душный воздух был неподвижен, над аэродромом пахло сгоревшим керосином. Единственное спасение было в здании аэропорта, где, хоть и не в полную силу, но все же работали кондиционеры. Но, умчавшийся из Ялты, я все еще торопился сам не зная куда, поэтому сразу же ринулся искать транспорт, которого, как обычно в ночную пору, для всех не хватало: на автобусных остановках маялись длинные очереди.
Мне удалось приткнуться четвертым пассажиром в такси, и через час я был уже дома. Блеклый бесцветный рассвет висел над крышами. Под окнами ходила поливальная машина, мочила дорогу. Под ее монотонный гул я уснул крепким сном праведника, не ведающего тревог.
Но тревоги, как видно, только того и дожидались, чтобы я вернулся домой. Приснился мне астматичный хрип умирающего старика, дышащего с размеренными звонкими всхлипами. Еще во сне я понял, что это звонит телефон, взял трубку, но услышал все те же бесконечные звонки. Наконец, понял, что все это мне продолжает сниться, сделал усилие, проснулся окончательно, встал и пошел к стоявшему в коридоре телефону. В окна бил яркий, ослепляющий солнечный свет.
— Ты чего, в ванне сидишь? — услышал голос Игоря Старостина.
— Почему в ванне?
— Сейчас все, кто не на работе, в ваннах сидят. Такая жара.
— Жара?
— Ты что, с неба свалился?
— Ага, я ночью прилетел, спал.
— Не до сна сейчас. Ты звонил Вале Калининой?
— Звонил.
— Ну и что?
— Приеду, расскажу. Дай поспать.
— Ты из Ялты звонил? А ты теперь позвони. Она что-то хочет тебе сказать.
— Ладно. — Я зевнул, положил трубку и пошел досыпать. Даже возможность позвонить этой женщине меня сейчас не волновала.
Сколько проспал, не знаю, только меня снова разбудил телефон. Солнца в комнате уже не было; зато оно вовсю полыхало на кухне, выходящей окном во двор. В первый момент мне показалось, что коридор залит водой, так блестел паркет. Впечатление дополняло то, что ноги липли к полу. Я встал весь мокрый, словно в квартире прошел дождь. Недоумевая по поводу столь странного своего состояния, я босиком прошлепал к телефону и только тут сообразил, в чем дело: в комнате стояла страшная жара, и я был весь мокрый от пота.
— Алло! — сказал я усталым голосом.
— Здравствуйте. Это вы?
В одно мгновение я окончательно проснулся и похолодел от испуга, словно та, что была на другом конце провода, могла видеть меня, сонного, мокрого, почти голого.
— Как вы… разыскали… мой телефон?
— Ну, в двадцатом веке это проще простого.
— Я собиралась вам звонить…
— Да, мне сказали, что вы будете звонить.
— Нам надо повидаться, — бухнул я и затаил дыхание, ожидая, что она ответит на такое нахальство.
— Обязательно надо, — сказала она. — Я сейчас могу к вам приехать.
— Вы? Сейчас? Только не сейчас! — Я был ошарашен таким бесцеремонным предложением и напуган тем, что она увидит весь мой хаос.
Она засмеялась, и я как-то сразу понял, что она отлично разбирается и в сказанном и в недоговоренном.
— Тогда приезжайте сами. В институт. Я вас буду ждать.
Я увидел ее еще с дороги. Она стояла за большим, во всю стену, окном институтского вестибюля и смотрела на улицу. Ничего в лей не было выдающегося, но мне казалось, что и белый мешковатый халат сидит на ней как-то по-особенному модно, и ее поза — с руками в карманах — само изящество. Она что-то говорила мне, показывая в сторону входной двери, удивленно раскрывала глаза, снова говорила и смеялась, то ли радуясь моему непониманию, то ли сердясь.
Мы поздоровались как старые знакомые, непринужденно и просто, прошли по каким-то коридорам и оказались в пустой комнате с большим столом посередине, уставленным электроизмерительными приборами, осциллографами и всякой непонятной мне аппаратурой.
— Тут нам никто не помешает, — сказала она, плотно закрыв за собой дверь.
— Секретный разговор?
— Не секретный. Хочу показать вам одну записку.
— Записку?!
— Что вас так удивило?
— Ничего. Просто последнее время я стал бояться записок.
— Я так и думала. Посмотрите-ка.
Она отодвинула какой-то прибор, развернула и положила передо мной лист бумаги. На нем с большим отступом друг от друга были напечатаны на машинке три фразы:
«Знаете ли вы, кто мать вашего будущего зятя?»
«Прежде, чем выдавать дочку замуж, познакомьтесь с родителями жениха».
«Если вы выдадите свою дочь за Петра Колобкова, случится большое несчастье».
— Что это такое?
— Давайте подумаем вместе.
Я насторожился, но тут же решил, что если эта женщина имеет отношение к тексту, то она знает и о моей записке, и потому таиться нечего. Лихорадочно зашарил в кармане, выхватил бумажник, достал записку и сразу понял, что она и фразы на листке, лежавшем передо мной, напечатаны на одной машинке.
Валя взяла у меня из рук записку, внимательно прочла ее, подняла голову, тревожно посмотрела мне прямо в глаза.
— Это вы нашли в почтовом ящике, — утвердительно сказала она.
— Все-то вы знаете. Я уж начинаю бояться…
Она прервала мой монолог просто тем, что коснулась пальцами моей руки.
— Вы бы лучше спросили, откуда у меня этот листок.
И, не дожидаясь вопросов, начала рассказывать. Несколько дней назад, зайдя в приемную, она увидела, как Зоя Марковна торопливо закрыла пишущую машинку газетой и необычно засуетилась. Никогда прежде не видевшая Зою Марковну такой растерянной, если не сказать, испуганной, она подошла вплотную к столу. Как раз в этот момент звякнул вызов, и Зоя Марковна кинулась в кабинет директора. Но стремительное движение ее грузного тела сбросило газету с машинки, и Валя увидела то, что было напечатано на листке. Тогда она еще не поняла до конца, что означали эти фразы, но почувствовала какой-то подвох и потому вставила в машинку чистый листок и перепечатала текст. Затем все сделала, как было, закрыла машинку газетой и ушла. И уже у себя в кабинете, поразмыслив, поняла, что затевается что-то недоброе против семьи директора института…
