Юрий Ясько - Загадка Скалистого плато
Вот у них-то мой товарищ и выменивал съестное на различные поделки. А руки у Виктора были золотые. Смастерил он однажды из прутиков ветряную мельницу, так наш надсмотрщик ее за буханку выменял!
Второй мой дружок — Ян Луцас. Он из Риги был, скитался по лагерям с конца сорок четвертого. Ян часто говорил:
— Я заговоренный, меня смерть не берет!
А худой был — жуть… Кожа да кости. Виктор и Ян иной раз спорили, даже ссорились, но не надолго. Однажды я случайно услышал, как они о побеге из плена разговаривали: Ян сказал:
— Наши совсем близко, надо попробовать.
Виктор ответил:
— Удобный момент выждать необходимо, Кешу в известность поставить.
А через два дня Виктор во время работы руку себе поранил, так его за саботажника посчитали, избили, по лицу тесаком полоснули. Так у него шрам и остался.
Инициатива по подготовке побега целиком легла на плечи Луцаса. Он владел немецким языком, иногда разговаривал с нашим блоковым Гансом.
Тот по сравнению с другими более или менее человеком считался: если и бил пленных, то не особенно больно, больше для виду, что ли…
Пятнадцатого апреля сорок пятого года Ганс повел нас троих к месту работы. Виктор шел впереди, Ян — за ним, я — третьим. Ганс остановился возле штабеля бревен, которые подлежали обработке, нетерпеливо похлестывая по ноге хлыстом.
Виктор смиренно склонил голову, слушая задание, а Ян Луцас ударом свалил Ганса на землю, выхватил из кобуры пистолет, стукнул немца по голове. Ганс дернулся и застыл. Мы побежали по-над штабелями к лесу. Двадцатого апреля вышли к линии фронта.
Где найти такие слова, чтобы описать нашу радость, когда мы очутились в расположении своих войск!
Проверку каждый из нас прошел в отдельности.
После войны пытался найти Виктора, но ничего не получилось: пропал мой кореш по плену. Но в этом ничего удивительного нет, может, он и не был вовсе Виктором, кличку носил, в плену и такое бывает…
С Яном списались быстро, пригласил он меня в Ригу, и приехал я сюда со своей сестренкой Дашей. Даша здесь и замуж вышла, и мужа потеряла.
За последнее время Ян стал пить, а выпьет — бранится, до мата доходит, какого-то немца, фамилию плел — Рейке, что ли, склоняет по всем нотам. Я ему однажды сделал замечание, мол, не годится столько пить, так он рыкнул:
— Молчи! Не будь меня, — сгнили бы вы вместе с Виктором в лагере!
Так сказал, что у меня сердце заныло и ноет до сих пор.
А в начале этого года решили мы вместе съездить в Азербайджан, но Ян сошел с поезда в городе Д. — и пропал. Нет от него весточки. Сделал туда запрос, ответили: такой не проживает. А сердце чует, что тяжко ему сейчас. Неужели не нужна моя помощь? Разве не в наших правилах: сам погибай, а товарища выручай?»…
Ну что ж? Воспоминания как воспоминания — таких сейчас много. Мемуарная горячка наступила: пишут все — и генералы, и солдаты. А что дают записки Клунникова ему, Борису? Что можно из них почерпнуть? То, что они с Луцасом и каким-то Виктором были в плену и бежали? Что тут удивительного? Разве мало бежали из плена? Настораживает только одно обстоятельство: вывели из строя Ганса, блокового, ушли в лес, пять дней пробирались к своим — и ни разу Клунников не говорит, что за ними была погоня. Не может быть такого! Не может быть! Значит… Ничего не значит. Всякое бывало на войне. Но предполагать можно. Что, если нашим троим помогли бежать… Сами немцы?! Н-да, додумался, дальше некуда. А для чего? Еще и троим? Их подготовили? Да нет, по описанию Клунникова, ни в коем случае. Одного из них? Будем объяснять так: двое — свидетели храбрости и находчивости третьего. Кто вывел из строя Ганса, а может, и убил? Луцас. Кто готовил побег? Тоже он. Следовательно, Луцас должен был выглядеть в глазах других в самом выгодном свете. А Виктор? Кто он? Где он?
Самолет приземлился в Минеральных Водах точно по расписанию. Еще четыре часа пути в автобусе — и Туриев в кабинете Вермишева.
Прокурор молча обнял его, показал рукой на кресло: садись. Борис с наслаждением закурил — всю дорогу так и не пришлось подымить, положил перед Вермишевым рукопись Клунникова и портсигар. Прокурор открыл, извлек бумагу, просмотрев, пожал плечами: новая загадка.
Вермишев побарабанил пальцами по краю стола, пробасил:
— Кое-что добыл для следствия. — Он достал из ящика стола квадратик плотной бумаги. — На примусе Луцаса обнаружен жирненький отпечаток большого пальца… Чей пальчик нам заполучить? Думай, следователь, думай, добывай факты… Из аэропорта сразу ко мне приехал?
— Ну да, — удивился Борис, — а куда еще?
— Домой, например… Позвони.
Трубку взяла Евгения Дорофеевна, она ничуть не удивилась тому, что сын уже в Пригорске, только сказала:
— Лена пошла оформлять отпуск. Если найдешь время, встреть ее у треста.
— Не могу, мама, работы очень много.
— Не забудь, сегодня передача, Лена выступает, надо бы тебе дома быть. Гости придут: Васин и его друг — журналист.
— Буду к передаче, успею.
Помолчали, Вермишеву всегда нравилось общество Туриева. Неторопливый в суждениях, какой-то основательный, Борис напоминал ему себя в далекой молодости. Нравилось ему и то, что Туриев всегда имел свою точку зрения на то или иное обстоятельство и довольно часто начисто разрушал версии, построенные Вермишевым.
— Ну-с, — проговорил Дмитрий Лукич, — исследуем эту штуку, — он покрутил в руках портсигар, — знатная вещь. Портсигары модны были до войны. Владелец такого, — Вермишев, положив портсигар на раскрытую ладонь, залюбовался им, — внушал особое уважение. Это как сейчас среди молодежи: ходишь в джинсах, таскаешь с собой транзистор фирмы «Сони» или еще там какой — поклонение среди сверстников обеспечено. Для каждого конкретного времени — свои ценности.
— Золото — всегда ценность.
— Но монограмма — латинскими буквами.
