Валентин Иванов - Возвращение Ибадуллы

Исмаилов глубоко уважал себя за способности и знания – у него были развитые вкусы и широкие потребности. И с него, с директора, вычитают налоги в большей сумме, чем с ничтожной уборщицы и с других его подчиненных! И получает он только в четыре раза больше уборщицы, а должен был бы получать в сто раз больше. С этим нельзя примириться никогда! Каждый раз, подписывая ведомость заработной платы, Исмаилов внутренне возмущался несправедливостью.

– Да, плохо, – мрачно сказал Исмаилов. – Вот вам узбеки, бывшие мусульмане! За примером ходить недалеко. Вот он, сын раба Мослим. Вот сын нищего без имени Мохаммед-Рахим, воображающий себя умным. Сколько их, будь они прокляты! Они восстановили одних узбеков против других, расшатали основы нашей жизни, развратили узбеков. Расшатав ислам, они подорвали самые основы жизни узбекского народа.

Отец Исмаилова был одним из третьеразрядных многочисленных и полуголодных чиновников эмира, питался объедками двора и ползал на животе перед каждым. Зато иной раз и его удостаивали приказанием прочесть народу приговор главного судьи – казни-каляна, – и тогда мирза Исмаил, раздувшись от гордости, в расшитом халате и высокой чалме, присутствовал при совершении казни. Костюм неудобный, но следует показаться народу в величественном виде. Отец Хамидова был мелким даргой – сборщиком базарного налога, но и его руки не знали иного труда, кроме счета денег. Сыновья родились слишком поздно, чтобы видеть «величие» отцов, но их память бережно хранит хвастливые рассказы.

Невеселые разговоры и еще более мрачные мысли испорти-настроение Исмаилова. Хамидов еще о чем-то болтал, но хозяину уже надоело его слушать. Очевидно, он недослышал, и у Хассана нет никаких особых сообщений. Пора спать… Но Хассан вдруг еще больше понизил голос, и это пробудило уставшее внимание Садыка.

Хассан шептал:

– Наконец-то пришел тот человек, оттуда… Он здесь. Он сидит у тебя внизу.

Исмаилов не понял. Какой человек? Почему Хамидов кого-то привел и не сказал об этом сразу?

Хамидов продолжал шептать.

– Я ждал, пока совсем стемнеет, чтобы твои соседи не смогли его случайно увидеть через стену. У меня неудобно, большой общий двор, ты знаешь. Ему будет лучше жить у тебя, к тебе никто не ходит. Сейчас я его приведу.

Исмаилов сообразил, что это за гость. Внезапно его начала бить мелкая дрожь. Он приподнялся, пытаясь схватить руку Хассана, но того уже не было.

Заскрипели ступеньки ведущей со двора лестнищы. Их знакомый звук казался Исмаилову очень громким. Кто-то сел перед ним на корточки. Затарахтели спички в коробке, и вспыхнувший огонек осветил согнутые ладони рук. На секунду свет ударил Исмаилову в лицо и заставил его прищуриться. Спичка погасла, и на ее месте остался красный огонек папиросы. Незнакомый голос произнес:

– Мир тебе, мусульманин.

– Тебе мир, – автоматически ответил Исмаилов. «Хамидов мог бы предупредить заранее. Хорошо, что темно…»

Три головы сблизились. Пришелец дышал густой смесью лука и табака. Он говорил таким низким и глухим голосом, что в трех шагах ничего нельзя было бы разобрать:

– Правоверные, близится торжество. Коммунисты осуждены погибнуть в страшной резне, и ад переполнится их телами. Могучие американцы помогают нам. Они дают деньги и оружие. Они обучают мусульман способам борьбы против коварных коммунистов.

Незнакомец перевел дыхание и продолжал:

– Добрые вести. Новые бури идут на русских. Я сам видел знаменитого ревнителя веры Сеида-Али. Заключен новый добродетельный союз. Скоро меч выйдет из ножен. Но бойтесь опоздать. Проявивший малое усердие застанет жатву убранной другими, и ему не достанется ни колоса…

Гость говорил не спеша. Его речь, наполненная заимствованными из корана образами, успокаивала и внушала доверие. Он, без сомнения, фанатик, твердый и надежный. Исмаилов успел прийти в себя.

Месяца два тому назад, кажется в начале мая, Хамидов принес дошедшее долгим и извилистым путем сообщение: «Ждите гостя из-за рубежа». Вызвали и раньше такие вести, но никто не приходил, хотя Хамидов и писал на уцелевшей от его кирки колонне мечети-хонако, неподалеку от входа в город, условные слова и знак из двадцати пяти черточек, расположенных в пять рядов…

Исмаилов умел, меняя почерк, мелко исписывать листки тонкой бумаги, наполняя их сведениями о жизни города, о движении самолетов, поездов, грузов, о воинских частях. Директор торговой организации бывает в курсе многого, многое знает, о многом догадывается. Доверяя своей счастливой судьбе и ловкости друга, он передавал листки Хамидову для пересылки.

Отнюдь не расчеты на денежное вознаграждение руководили Исмаиловым. Честолюбец метил далеко, он хотел, чтобы когда-нибудь его имя было произнесено громко и его деятельность награждена высоким постом.

Чего же еще хотят от него? Разве недостаточны его заслуги перед любым будущим правительством? Неужели он еще должен скрывать этого человека и подвергаться непосредственной смертельной опасности?

Воспользовавшись паузой, Исмаилов попытался избавиться от гостя, которого так ловко всучил ему Хамидов.

– Надолго ли прибыл, друг? – прошептал он. – У меня будет плохо уважаемому послу. У меня дети, глупая и болтливая жена. Я опасаюсь несчастия от легкомыслия женщины…

Пришелец немного помолчал, взвешивая слова. Потом он сурово ответил:

– Муж есть владелец жены, жена – владение мужа. Твоя жена так развращена тобой, что ты не управляешь ею и она не слушает тебя? Сожалею о тебе. Бог сказал: правоверные имеют врагов в своих женах и детях, забота о них отвращает от святой войны. Ты опасаешься жены? Не медля ни минуты, изгони ее. Близок день, когда мужья и здесь получат власть и право смерти над женами. Если не хочешь изгнать, напомни женщине ее обязанности, мужчина.

Исмаилов, наконец, сообразил, что напрасно поставил себя в неловкое положение. Его слова должны были резко противоречить тому, что гость наверняка слышал о нем от Хамидова, прежде чем решился прийти в его дом. Исмаилов поспешил поправиться:

– Нет, моя жена послушна. Но женщина слаба.

– Так укрепи ее, – резко приказал гость.

Амина подкрадывалась к выходящей на веранду двери. В своем доме женщина не нуждается в свете, чтобы передвигаться бесшумно и незаметно. Ни одна половица не скрипнет под ее ногой, и она ничего не заденет.

Женщина хотела понять, что за человека привел Хамидов, почему он сначала сидел в нижней комнате; для этого нужно подслушать, о чем говорят мужчины.

Обитательницы соседнего дома, где жил Мослим, жалели Амину за то, что она всегда сидела дома и не знала ничего, кроме магазинов и базара. Старшая внучка Мослима смеялась над ней и называла ее трусливой овцой и глупой курицей. Это все из-за того, что Амина боится мужа и во всем его слушается. Амина никогда и никому не жаловалась на Садыка.