Аркадий Вайнер - Искатель. 1976. Выпуск №1
— Но место было одно и предназначалось Лыжину? — спросил я.
— Да, — спокойно кивнула Ольга. — Володя сам от него отказался, потому что иначе Александру пришлось бы уехать куда-нибудь по распределению простым врачом, а Лыжин был заинтересован в сотрудничестве с ним. Кроме того, отец считал, что Александр с его талантом и целеустремленностью сможет многого добиться. И Лыжин попросил отца взять на кафедру Александра.
— Так, это я понял, — сказал я, глядя в красивые светло серые глаза Ольги и раздумывая о том, что люди склонны приписывать мерзавцам черноту духа от пепла истлевшего чувства вины и мрачное самоутверждение от зарубцевавшихся угрызений совести. Какая ерунда! Подлость ясноглаза, безоблачна душой, краснощека от задорных людоедских планов. — Скажите, а куда пошел работать Лыжин?
— Он отработал три года в какой-то фармакологической лаборатории, а потом Александр перетащил его к себе в исследовательский Центр.
— К этому времени ваш супруг уже защитил, наверное, кандидатскую?
— Да, конечно! И прошел по конкурсу в Центр старшим научным сотрудником.
— А вы не знаете, у Лыжина были за это время какие-то успехи?
— По-моему, нет. Он, в общем-то, бестолково распорядился этими годами. Но когда он пришел к Александру, у них начало выходить много работ и публикаций.
Я неожиданно спросил:
— Простите, а как ваш отец относился тогда к Александру Панафидину?
Ольга засмеялась:
— Странный вопрос! Отнесись он к Александру плохо, зачем бы он оставил его у себя на кафедре? Он всегда очень уважал его.
Стараясь придать бестактному вопросу характер шутки, я спросил:
— Ну, а может быть, помимо уважения, он видел в нем еще и будущего зятя?
— Ха! Это вы не знаете моего батюшку! Он принципиален до глупости, и на все соображения такого рода ему чихать. А кроме того: я вышла ведь за Александра много позже. И к счастью, никогда об этом не жалела.
— И к счастью, никогда об этом не жалели, — повторил я, потому что в словах Ольги мне послышалась настойчивая потребность доказать себе самой безусловную правильность однажды сделанного выбора, истерический накал ненужной откровенности в публичной демонстрации своего собственного, личного, индивидуального, только ей принадлежащего семейного счастья.
Я улыбнулся и сказал:
— Значит, остается прожить далее в любви и согласии сто лет и умереть в один день…
— Да, я мечтала бы о такой участи, — вполне искренне сказала Ольга. — Но в наше время никто не живет по сто лет. Особенно с такой нервотрепкой на работе, как у Александра. Они из-за этого метапроптизола все прямо с ума посходили.
Я безотчетно отметил про себя, что Ольга уверенно предполагает прожить дольше мужа. Напрасно: никто не знает часа своего — ни с сильной нервотрепкой, ни в безмятежном домашнем хозяйствовании.
— Ольга Ильинична, вы не можете мне объяснить — я ведь не специалист — почему вокруг именно этого препарата столько волнений, столько страстей пылает?
— Ничего удивительного — это ведь будет выдающимся научным открытием. Такие события высекают на золотых скрижалях.
— Не может быть! — притворно изумился я.
— Еще как может! Вы слышали о комиссии научного прогнозирования ЮНЕСКО?
— Нет, не слышал.
— Эта комиссия составила план-прогноз крупнейших открытий человечества в течение предстоящих ста лет. Вот они относят создание эффективных химических препаратов для лечения психических болезней на 2010–2020 годы. Получив метапроптизол, Александр обгонит эпоху на 30–40 лет. Это Государственная или Нобелевская премия, это свой научно-исследовательский институт, это безграничные научные перспективы.
Разумом, рассуждением я понимал, что нелепо, просто бессмысленно возмущаться Ольгой, сердиться на нее, она — продукт определенного нравственного воспитания. Но подавить в душе острое желание омрачить безоблачно-радужный небосклон ее видения жизни я не мог.
— Ольга Ильинична, а не может так статься, что кто-нибудь другой, не ваш муж, получит метапроптизол?
— Насколько я знаю от него, над этой же проблемой работают японцы и швейцарцы. Там есть очень мощные концерны — «Торей» и «СИБА»…
— Я не имею в виду иностранные фармакологические концерны. Что бы вы сказали, узнав, что препарат синтезирован у нас?
Ольга недоверчиво хмыкнула:
— Перестаньте! Этого не может быть!
— Как вы говорите — «еще как может». В жизни всякое бывает, — я встал, прошелся по комнате, остановился у окна, выглянул на улицу. У подъезда притормаживал ярко-алый «Жигуленок». Отворилась дверь, из машины вылез Панафидин. Отсюда, с пятого этажа, автомобиль с раскрытыми дверцами казался мне похожим на огромную железную бабочку, расправляющую крылья, готовую подпрыгнуть и лететь, не ощущая своего веса, к синему горизонту.
Панафидин снял со стекла «дворники», бросил их в кабину, достал с сиденья желтый портфель, захлопнул двери, сначала левую, потом правую, и бабочка, сложив свои крылья, стала тяжелой, смирной, обтекаемой.
А хозяин усмиренной краснолаковой летуньи запер замок, четким прямым шагом пересек тротуар и направился в подъезд. Это шел очень уверенный в себе человек, уверенный в делах своих, знающий наверняка, что он уже почти-почти обогнал эпоху на тридцать-сорок лет, завтрашний нобелевский лауреат, научный руководитель института с безграничными перспективами!
Я повернулся к Ольге, которая по-прежнему молча смотрела на меня с недоверием, похожим на недоумение — шучу ли я с ней так глупо, или… Или?
— Да-да, — кивнул я. — Похоже, что это факт. — И вспомнил, с каким вкусом, с каким ощущением собственной посвященности, с каким апломбом повторяла она слова, несомненно, слышанные от мужа: «Этого не может быть — это артефакт!»
— Александр знает об этом? — растерянно спросила Ольга.
— Думаю, что не знает. Но мы сейчас у него самого спросим, — сказал я, и в тот же момент в прихожей раздался звонок. Ольга бросилась к двери, я неспешно двинулся за ней, щелкнул замок, вошел Панафидин — спортивно подтянутый, весело-злой, точно знающий, чего стоит фора в тридцать-сорок лет перед всем маленьким человечеством, перед всей эпохой.
— А-а, у нас в гостях неутомимый следопыт? — благодушно протянул он. — Рад видеть, давайте вместе ужинать.
— Спасибо, не могу. Я скоро ухожу. А заглянул я к вам, чтобы узнать ваше мнение о Лыжине.
— О Лыжине? — медленно переспросил Панафидин, и глаза его льдисто полыхнули за стеклами очков.
«О Лыжине?» — сказал он так, будто мучительно припоминал эту фамилию — вроде бы и знакомое имя, ведь наверняка доводилось слышать, а что-то сейчас никак не удается припомнить.
