Георгий Брянцев - Тайные тропы

Ашингер побледнел. Страх судорогой сжал его тело, пробежал по спине, опустился в ноги, ослабил их, и они начали дробно постукивать по полу.

Юргенс отошел от окна и ни с того, ни с сего рассмеялся. Этот смех подполковник расценил как свидетельство того, что опасность миновала.

— Как хочешь понимай, а придется сознаться, — сказал немного смущенно Ашингер. — Бомбежка больше всего влияет на мой желудок. Ты понимаешь? Он у меня начинает безнадежно расстраиваться, и я сразу же вылечиваюсь от своего хронического катара, забрасываю всякую дрянь: клизмы, английскую соль и прочее.

— Слов нет, средство радикальное, — заметил Юргенс.

— Да, — спохватился подполковник, — о чем я говорил? Я, кажется, не окончил своей мысли, — он усиленно начал тереть концами пальцев лоб.

— Не помню, о чем... Да и стоит ли возобновлять скучную тему У меня есть предложение: поедем к девчонкам...

Ашингер удивленно посмотрел на своего шурина. Серьезно он говорит или шутит?

— В таком виде, как я?

— Ерунда. Кто тебя здесь знает...

В общем, конечно, Ашингер не возражает. Правда, он никогда ранее не позволял себе ничего подобного. Он чистоплотный человек и честный муж.

— Не позволял, так позволишь. Тебе лучше известна истина, что сегодня мы живы, а завтра, возможно, будем покойниками, — мрачно сказал Юргенс.

Ашингера передернуло. К чему такие странные предчувствия? Лучше не думать об этом.

Особняк стоял в глубине сада, заметенного снегом. От калитки к нему вела хорошо утоптанная узенькая дорожка. Открытый балкон был опутан сетью шпагата, на котором летом, видимо, плелась паутель, создававшая прохладу. Уже стемнело. Юргенс и Ашингер вышли из машины и направились в сопровождении шофера по снежной тропинке к балкону. Здесь Юргенс сказал что-то тихо шоферу и отпустил его.

В комнате, освещенной тремя свечами в подсвечниках, на небольшом круглом столе стояли бутылки с вином, закуска. У стен — две кровати, покрытые кружевными покрывалами, в углу этажерка с книгами. На отдельном столике — радиоприемник.

Ашингер оглядел комнату и, потирая руки, сказал, что завидует Юргенсу. Это не то, что на фронте. Живи в свое удовольствие... Но он не видит дам?

— Сейчас зайдут, торопиться некуда. — Юргенс подошел к приемнику и включил его.

Выступал немецкий радиообозреватель, генерал Мартин Галленслебен.

— Погода на восточном фронте в общем улучшилась, — говорил он, — установился снежный ледяной покров...

Ашингер досадливо поморщился. Генерал ерунду какую-то болтает. При чем тут снежный покров?

— В районе Ровно и Луцка бои продолжаются...

— Возмутительно, — не удержался Ашингер, — и тот и другой мы оставили два дня назад.

— Помолчи, помолчи, — предупредил его Юргенс и, отрегулировав настройку, стал вслушиваться в каждое слово.

— Там, где нажим противника был наиболее силен, германские войска продолжали применять оправдавшую себя практику отрыва от противника... Характерным отличием происходящих оборонительных боев является оставление некоторых территорий, что следует рассматривать как логически необходимое мероприятие...

— Чорт знает, что за эластичные формулировки у этого радиогенерала, — возмутился подполковник.

Юргенс молчал.

— Наше положение является сильным. Мы должны сделать его еще более прочным, укрепить, мобилизуя последние силы...

— Выключи, ради бога... — не вытерпел Ашингер.

Юргенс щелкнул переключателем.

За дверью раздался шум, и в комнату без стука в предупреждения не вошли, а ворвались две уже немолодые, крупные женщины. На них были пестрые платья.

Одна назвала себя Фросей, другая Паней. Безо всяких предисловий и церемоний они с шумом стали усаживать Юргенса и Ашингера за стол.

Перебивая друг друга, они, вперемежку с едой и выпивкой, без умолку болтали всякую чушь. Фрося рассказала о неизвестном даже для Юргенса случае поимки партизанского лазутчика, бывшего долго неуловимым; о кровавой трагедии в Рыбацком переулке, весть о которой облетела уже весь город; о большой партии русских военнопленных, только сегодня пригнанных в город (это известие смутило Ашингера и он как-то неестественно закашлялся); о вынужденной посадке, где-то за кладбищем, таинственного самолета неизвестной марки, без опознавательных знаков, внутрь которого еще никто не осмелился проникнуть.

Юргенс, слушая эту болтовню, пил маленькими глотками вино и посмеивался. Он хорошо знал русский язык, изучив его за три года плена в России.

Ашингер называл свою новую подругу Фросю — Поросей и безуспешно пытался знаками и мимикой найти с ней общий язык.

Когда три порожние бутылки были уже сняты со стола и охмелевшая Паня раскупорила четвертую, раздался стук в окно. Шофер сообщил Юргенсу, что его срочно требуют к телефону.

Юргенс встал из-за стола. Он должен отлучиться на несколько минут.

Женщины шумно запротестовали. Объяснив, что обязательно вернется, Юргенс подошел к приемнику, включил его и поймал какой-то фокстрот.

Фрося схватила Ашингера и потащила танцовать. Подполковник неуклюже перебирал длинными, непослушными ногами. Паня выбежала из комнаты за горячим блюдом.

Тогда Юргенс осторожно, кончиками пальцев, извлек из кармана жилета маленькую, хрупкую ампулку и, отломив ее длинную шейку, вылил содержимое в недопитый бокал Ашингера.

— Прошу выпить, — сказал он, разливая вино.

Юргенс исподлобья наблюдал тяжелым, мутным взглядом за своим родственником. Узкой, белой рукой Ашингер взял бокал, поднес его ко рту и... поставил обратно.

Юргенс от волнения чуть прикрыл глаза. А когда открыл их, подполковник уже допивал вино.

— Ну, я поеду. Не скучайте, — и, деланно рассмеявшись, Юргенс направился к двери.

Вернувшись через полчаса и войдя в комнату, он прежде всего увидел Ашингера, лежавшего на кровати, на боку, лицом к стене. Юргенс вопросительно посмотрел на женщин.

— Нализался ваш друг, лег и дрыхнет, — сказала зло Паня.

Юргенс подошел к кровати и стал трясти Ашингера. Тот не просыпался. Юргенс повернул его на спину. С хрипом и бульканьем из горла Ашингера вырвался воздух. Глаза его были открыты, но в них уже угасала жизнь.

— Что вы с ним сделали? — грубо крикнул Юргенс. — Он мертв.

Громко заголосила Фрося.

— Шульц! Шульц! — позвал Юргенс.

В комнату вошел шофер.

— Быстро сюда Гунке, тут произошло убийство. Марш!

Перепуганные насмерть женщины, прижавшись друг к другу, забились в угол.

Юргенс поставил к кровати стул, уселся на него и, опершись одной рукой о колено, смотрел на безжизненное тело своего родственника.

Долгую, зловещую тишину нарушили вошедшие в комнату гестаповцы. Их было трое, во главе с Гунке...