Николай Внуков - Один
На второй день после охоты на котиков я полез на этот склон. Там росли густые кусты шиповника и стояли низкие лиственницы. И было очень много воды: она сочилась из щелей между плитами. И здесь неожиданно я нашел грибы. Сколько раз лазал сюда за сучьями — никаких грибов не было. А тут в одном месте наткнулся на огромное семейство. Большие, в мою ладонь, они стояли на сухих полянках.
Ну, грузди-то я знал отлично! Сколько раз с отцом я ходил в тайгу только ради того, чтобы засолить на зиму ведро-два этих чудесных грибов! Со сметаной я один мог их съесть целую тарелку. Голубоватые, сочные, они вкусно похрустывали на зубах и никогда не надоедали. Когда я их увидел на своей сопке, я чуть с ума не сошел. Содрал с себя, майку, сделал мешок и за пятнадцать минут набрал полный. А кругом их еще оставалось видимо-невидимо. Наверное, началось их время, вот они и полезли из земли.
Я был так голоден, что сразу же забыл о камнях и помчался вниз, к катеру со своей добычей.
Я никогда не слышал, чтобы грузди отваривали. Их засаливают, хорошенько вымочив в воде. Но я решил наварить груздей. Не все ли равно, в каком виде их есть! Если можно соленые, то, наверное, можно и вареные.
Огонь в каюте катера у меня всегда был: я аккуратно сгребал киркой горячие угли в кучку и присыпал их сверху золой. Так они сохраняли жар целый день. Потом нужно было только подбросить сухих щепочек и раздуть, чтобы они загорелись.
Набрав воды во все имеющиеся у меня бутылки, банки и кружку, я очистил от земли ножки и положил грузди отмокать в кружку. У этих грибов очень едкий и горький сок, нужно было, чтобы он вышел. Обычно мы с отцом оставляли их замоченными на ночь, а утром сливали желтоватую воду, еще раз промывали и принимались солить. Укладывали шляпки слоями на дно ведра, посыпали солью, накладывали еще слой, снова присаливали и так до самого верха. Затем придавливали всю массу большой тарелкой, ставили на нее какой-нибудь груз, чтобы грибы оставались спрессованными, накрывали ведро тряпочкой и задвигали в какой-нибудь прохладный угол. Через месяц они дозревали, и дух от ведра шел такой, что хотелось поскорее его открыть.
Мне некогда было ждать месяц. Я бы, наверное, свихнулся, ожидая столько времени. Поэтому лучше варить.
Чтобы сок из них вышел побыстрее, я разрезал шляпки на мелкие части. Пока они вымачивались, я раздул огонь и уселся у камина чистить остальные. Я любовался ими, раскладывал их по полу рядами, самые красивые разглядывал, как, наверное, люди разглядывают какую-нибудь драгоценную и редкую вещь, которую им неожиданно подарили. И действительно — они были прекрасны. Ровненькие желтоватые шляпки, слегка вдавленные внутрь вороночкой, по краю загибались к мясистым ножкам. Краешки были покрыты нежнейшим войлоком, который на ощупь оказывался липким, слизистым. Чуть просматривались на этом войлоке слабые желтоватые кольца, как на волнушках. А на коротких и толстых ножках виднелись удлиненные буроватые пятнышки. Когда я разрезал шляпки, белоснежная мякоть на глазах желтела и на ней выступало едкое молочко.
Я подумал, что в рундуке ходовой рубки грибы не испортятся несколько дней, и весь остаток времени потратил на заготовку — натаскал на катер ведра три, не меньше.
Вечером сварил наконец суп в кружке и, подсолив его морской водой, попробовал. Он слегка горчил, но, честное слово, был ничем не хуже того, который мы варили с отцом из сушеных белых. Одной кружкой я не наелся и сварил еще три.
Теперь у меня имелся запас продуктов и несколько дней можно было не беспокоиться о еде.
Конечно, я знал, что через несколько дней грузди тоже надоедят мне до тошноты, как саранки. Почему-то не надоедали только мидии. Их я мог съесть сколько угодно, и каждый раз они имели новый вкус.
На перетаскивание досок к источнику ушло два дня. Труднее всего оказался не каменистый участок берега, а то место, где росли трава и кусты. Поэтому я поднял доски сначала до склона сопки, до высоты, где начиналась крутизна, а потом уже кувыркался среди шиповника и скрытых в траве камней.
Вечером, подтянув все доски к месту, где я строил стены, я умывался в бочажке. И только тут увидел, что, когда взбаламученная вода успокоилась, в озерце очень ясно отразились небо, край каменной плиты и деревья, растущие поблизости. Я наклонился над водой и увидел свое лицо.
С момента когда меня выбросило на берег, мне не приходилось видеть себя. Некогда было, да и не во что смотреться. Я только на ощупь понимал, что волосы у меня отросли до плеч, тело стало худым и жилистым, а на ногах появились десятки ссадин, некоторые из которых подживали, а некоторые даже гноились.
А тут из глубины воды на меня глянуло худое лицо с очень большими глазами, провалившимися щеками и острым треугольным подбородком. Волосы висели слипшимися прядями, как у девчонок после купания. На выступах скул чернели царапины и какие-то струпья. Я поднял руку, чтобы отбросить мешавшие космы, и увидел, какими тонкими и длинными стали пальцы, а у запястья рука была похожа на сухой сучок.
Долго всматривался я в свое отражение, поворачивая голову то вправо, то влево и вспоминая, как я выглядел дома. Но ничего не вспомнил, кроме круглого мальчишеского лица и гладкой, короткой прически. Теперь же я стал похож не на мальчишку, а на взрослого первобытного охотника, и, если бы не джинсовый костюм, а шкура на плечах, меня можно было бы фотографировать для учебника древнейшей истории.
Провозившись пять дней с камнями и досками, я решил, что один день можно сделать свободным.
По моему календарю это был сороковой.
Может быть, пойти на охоту на Форштевень? Или поискать мангыр и саранки? Или пойти и попробовать воду и, если она не такая холодная, надергать мидий, которых я давно уже не ел?
Но охота после двух неудачных попыток меня не привлекала. Не хотелось убивать день впустую.
И тут я вспомнил про нижние каюты в катере, про трюм и машинное отделение. Что, если попробовать открыть эти проклятые двери? А вдруг я найду там топор, и посуду, и какие-нибудь очень нужные мне вещи? Хотя катер не ходил, наверное, уже много лет, все же какое-нибудь барахло, брошенное командой, на нем могло остаться.
Утром я встал с этой мыслью и, выпив кружку похлебки из грибов, взял кирку и подошел к двери, ведущей вниз, в каюты. Обойма двери была сильно перекошена, и сама дверь погнулась и одним углом западала внутрь. Ручки на двери не было, правый нижний угол от изгиба слегка выпятился наружу. Я знал, что на кораблях двери всегда открываются внутрь, и подумал, что если бы удалось загнуть этот угол за кромку порожка, то она, наверное, открылась бы. Стукнув по металлу двери киркой, я понял, что здесь нужна добрая кувалда, а не моя хиленькая скоба.
