Оперативная карта - Лев Сергеевич Овалов
— Меня?
— Вас. Именно вас!
…Слава еще не понимает, к чему клонит Быстров, но чувствует, что между ними дуэль…
— Не вздумайте уезжать ни в Петроград, ни вообще. Вы останетесь здесь, будете охранять этот дом. Сохраните все народное имущество. Вам ничего не грозит со стороны деникинцев, но вести себя лояльно. Понятно?
— Простите, не вполне понимаю… — Андриевский, кажется, действительно не понял Быстрова. — Если придет Деникин… Вы хотите связать мне руки?
— Вот именно.
— Превратить в сторожа народного имущества?
— Вот именно.
— Ну, знаете ли… Слишком многого вы хотите от меня, Степан Кузьмич!
— Я хочу сохранить этот дом и все это — книги и прочее для наших людей.
— А вы не думаете, что этот дом возвратят владельцам?
— Не успеют! — Быстров повернулся к Славе. — Ты слышал разговор? Вот мы и поручим тебе помогать Виктору Владимировичу.
Андриевский смерил Славу уничтожающим взглядом.
— Ему?
— Не одному ему, конечно, — молодежи…
«Зря Быстров ему так доверяет, — подумал Слава, — мы бы и без него справились. Неужели Степан Кузьмич не замечает, как ехидно он кривит рот?»
Андриевский между тем встал и, картинно закинув голову, спросил Быстрова:
— Вы знаете, что отличает большевиков от всех политических партий? То, что они вмешивают политику во все области человеческой жизни, ничего не хотят оставить вне политики… — Андриевский встал, прислонился спиной к книжному шкафу. — Взрослые ответственны за свои поступки, да и то не все. Но для чего вы вмешиваете в политику детей?
— Чтобы некоторые взрослые меньше занимались политикой! Ну как, вы согласны на мое предложение? — Быстров ударил хлыстом по голенищу.
Андриевский пожал плечами:
— Я не против, что в моих силах…
— Ну вот и договорились, а ты, Славка, скажи ребятам — пускай сюда ходят, читают, танцуют, устраивают спектакли. Виктор Владимирович даст тебе вторые ключи…
— И не подумаю! — Андриевский побагровел.
— Даст, — сказал Быстров, будто не слышал Андриевского. — Ты будешь здесь представителем молодежи, и если… — Быстров секунду помедлил, будто раздумывая, как назвать Андриевского — господином или товарищем. — Если гражданин Андриевский позволит себе какую-нибудь провокацию и я узнаю, то… пусть пеняет на себя. Время сейчас сам знает какое. Ну, а если по вине гражданина Андриевского с твоей головы упадет хоть один волос, то опять-таки ему завидовать не придется. Пошли. — Быстров взял Славу под руку. — Вечером еду в Тулу.
Слава понял, что с таким же успехом Быстров мог назвать Орел, Курск, Москву, — никуда он не уедет…
Спустились с крыльца, свернули в аллею. Сирень давно отцвела, рыжие, кисти пошли в семена. Слава дивился Быстрову, никуда он не уезжает, ничего не боится. Он кого-то напоминает Славе, идет не свойственной ему медленной походкой — за ним никогда не поспеть, а тут точно прогуливается.
Пахнет медом, душистым липовым медом, звенит пчела, вьется вокруг головы. Слава отмахивается, но пчела носится вокруг как угорелая — не надо махать руками.
— Ну, прощай, — наконец произнес Быстров.
Слава не успел и ответить, ничего не успел сообразить, как Быстров нырнул в заросли сирени — и его уже нет. Куда это он? Если в Семичастную, не миновать усадьбы Введенского, учителя географии Андрея Модестовича, а тот не слишком обожает Советскую власть. Как это Степан Кузьмич не боится?
4
Несколько дней тишины, и вдруг они появились. Должно быть, спешили. Небольшой конный отряд. Обычные кавалеристы вперемежку с казаками. Черные маслины в розовом винегрете. Спешились у церкви, квартир не искали, пошли по избам, лишь бы пожрать да прихватить чего на дорогу. «А ну, хозяйка, собери…» — «Да чего собрать-то». — «Шти, вот что. Момент!» Кавалеристы умеют кур ловить. Раз, раз!.. «Да что ж вы, разбойники, делаете!» — «Твое дело, тетка, пожарить, а наше пошарить». Пожрать, и опять на коней…
Астаховых миновали. К ним обычно заворачивало начальство. Обойдут — не обойдут, обойдут — не обойдут, любит — не любит…
Любит! Нервный стук в стекло. Никуда не денешься, выходи. Появилась Надежда, батрачка Астаховых, за нею Павел Федорович.
— Кто тут хозяин?
Офицер, сопровождаемый четырьмя казаками. Подтянут. Брит. Молод. Любезен.
— Э-э… Ротмистр Гонсовский! С кем имею честь? — С этаким прононсом: Гоннсовский! И даже с полупоклоном. — Э-э… Пардон… В силу обстоятельств военного времени обязан произвести осмотр помещения…
И опять этакий легкий жест рукой: извините, ничего не поделаешь…
Вера Васильевна читала. Надо же делать вид, что сохраняешь полное присутствие духа.
— Пардон… Откройте.
Офицерский пальчик постучал по сундуку.
— Заховали куда-то ключ.
Наивный человек Павел Федорович!
Ротмистр к одному из подручных:
— Ефим, взломать…
Павел Федорович кинулся к сундуку.
— Я открою!
Наволочки, простыни, исподние юбки, рубашки, штуки сатина, мадаполама…
— Ефим… — Ротмистр пальчиком указал на простыни. — Для нужд армии… Офицерам тоже нужно на чем-то спать. Ефим, а теперь — если вам что требуется…
Казакам требуется мануфактура. Три, четыре, пять. Вернулись в залу. Легкий полупоклон в сторону Веры Васильевны.
— Пап-ра-шу открыть чемоданы.
Казаки раструсили белье по столу: детские штанишки, старые блузки…
Вера Васильевна сберегла один гарнитур — воспоминанье о лучших временах, рубашка и панталоны, французский батист, кружева, нежность, воздух… Пушистое облачко легло на стол. Гонсовский балетным жестом простер над ним руку, и… облачко растаяло.
— Простите. Но… Бывают обстоятельства, когда и офицеры нуждаются в таких…
Лицо ротмистра осенила туча, он строго взглянул на Павла Федоровича.
— На два слова. Масло?
— Сметана есть.
— Сметану не берем.
— Не сбивали еще.
— Проводите в погреб.
В погребе бочки полторы сливок, Павел Федорович не спешил сбивать масло. Бочонок с топленым маслом врыт в землю, притрушен землей.
Гонсовский заглянул в бочки.
— Пейте, ребята, — разрешил он казакам. — Полезная штука.
Павел Федорович нашел даже кружку.
— Угощайтесь.
Казаки зачерпнули. Раз. Другой. Много ли выпьешь кислых сливок?
— Пошли…
Гонсовский чего-то искал.
— А здесь что?
Указал на амбар, сложенный из рыжего известняка.
— Хозяйственный скарб.
Откройте.
Ох, как не хотелось Павлу Федоровичу открывать амбар! Но возразить не осмелился.
Возразил другой — Бобка! Залаял, затявкал, загавкал, забрехал, залился всеми собачьими голосами: прочь, прочь, не пущу! Уходите! Неистово залился…
Гонсовский испуганно оглянулся.
— Где это?
— Не бойтесь, на цепи, — успокоил Павел Федорович. — За амбаром, на пасеке.
— А у вас пасека?
— Небольшая, для себя.
В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас — сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь — топоры, вилы, лопаты…
— А это что?
Точно не видел!
Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.
— Овес.
Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь,
