Ямочка. Роман - Олег Павлович Белоусов
Троим друзьям дали по восемь лет лагерей, которые Валерий отсидел полностью, хотя не прикоснулся ни к одной из потерпевших. Подельники же его вышли на известные «стройки народного хозяйства» немного раньше Валерия, после указа в конце семидесятых годов, допускающего освобождение условно с обязательным привлечением к труду преступников, осуждённых по тяжким статьям уголовного кодекса. Ещё с давних шестидесятых годов в народе это называлось – освободиться на «химию». Предположительно, заключённых называли «химиками» потому, что они начали освобождаться на строительство первых в стране предприятий химической промышленности. Раньше на «химию» выпускали только за лёгкие и средней тяжести преступления. Это не совсем полная свобода, но и не лагерь. Жить следовало в общежитии с такими же «химиками», как ты сам, отмечаться вечером у милицейского коменданта и работать там, куда пошлют, но без охраны и на свободе. Советская власть с её чрезмерно затратной социальной экономикой уже не могла привлечь на тяжёлые и плохо оплачиваемые работы на крупных предприятиях страны вольнонаёмных людей. Власть была вынуждена по традиции со сталинских времён направлять туда заключённых, но, как дань новому времени, освобождая их при этом досрочно, с обязательством весь оставшийся срок отработать там, где потребуется. За нарушения режима проживания и трудовой дисциплины условно освобождённых работников немедленно через суд возвращали обратно в лагерь досиживать срок.
Девочка, которую Валерий оберегал от друзей, не сказала на суде в его оправдание ни единого слова. Бурцев предполагал, что, возможно, она боялась родителей или этому её научили следователи. Две изнасилованные подруги показали, что с ними совершили по два половых акта, а кто из обвиняемых это сделал и сколько раз, они не могли точно определить из-за темноты в комнатах и стресса. Валерий говорил на следствии и на суде, что не трогал никого и лежал с самой молодой девочкой, которую все друзья сообща решили пожалеть. Дознаватели после задержания хотели побить Бурцева, чтобы он признался в изнасиловании, но он был готов к этому. Наслушавшись рассказов старших ребят соседей по двору, которые по вечерам собирались на большой зелёной чугунной лавочке, он усвоил, как именно следует себя вести на допросах. Валерий на первом допросе вскочил со стула, когда в кабинете стали собираться подозрительные, хмурые и крепкие ребята в штатском. Бурцев решительно занял угол и громко сказал, что будет драться и кричать на всю милицию, если его, несовершеннолетнего, тронут хотя бы пальцем. Старший дознаватель не ожидал такого поведения от молодого человека и велел всем выйти, после чего Валерий собственноручно спокойно заполнил протокол допроса. Адвокатов для подозреваемых несовершеннолетних ребят никто не думал вызывать. Тогда это, наверное, не было безусловным требованием, и человек похожий на защитника впервые появился перед отправкой друзей из камеры предварительного заключения – в тюрьму. Безликий, для проформы, этот временный адвокат появился у прокурора на предъявлении обвинения и получении первой санкции на арест сроком на два месяца. Больше этого «защитника» друзья никогда не видели. Всех троих впервые после задержания везли вместе от прокурора в тюрьму на старом, тесном и скрипучем милицейском «козле» (ГАЗ – 69) вперемешку с двумя сержантами милиции, такими же высокими, как подследственные ребята. В заднее пожелтевшее от времени оконце с вертикальными решётками «воронка» Валерий видел, что после трёх дней, проведённых ими в камере предварительного заключения в отделе милиции, весна словно проснулась. Стоял солнечный день, и быстро начал таять снег. От бодрящего запаха весны и отсутствия свободы хотелось рыдать. Валерий знал, что за предъявленное обвинение ему и друзьям грозил срок от восьми до десяти лет – ни больше, ни меньше. Как каждый невиновный человек, он наивный верил, что его непременно должны оправдать и это позволило ему удержать слезы. Единственное, что его тревожило – это арест до суда вместе с друзьями, которые участвовали в изнасиловании и признались в этом.
На суде председательствующий спросил младшую девочку: «Свидетель Гладышева, оставлял ли подсудимый Бурцев вас одну на кровати? Отлучался ли он?» Она тихо и робко перед большим количеством народа ответила: «Да… отлучался». Однако девушка не уточнила, что именно она просила его принести из кухни попить воды. Может быть, он вернулся не тотчас, потому что искал стаканы и разговаривал на кухне с пьяным Романом. Друзья Валерия были нетрезвые, и никто из них не вспомнил, сколько каждый совершил половых актов. По всей видимости, они не хотели выгораживать Валерия и нести ответственность без него. Это так понятно, когда ты впервые арестован в возрасте перепуганного молодого человека. Вероятность остаться виновным одному, без единого знакомого в этом страшном для любого юноши заведении, казалась очень пугающей перспективой.
Николай и Роман на суде осмелели после нескольких месяцев тюрьмы, которая в реальности была не такой страшной, какой её описывали взрослые люди, молва и книги. Ребята сидели в новом тюремном корпусе специально построенном для женщин и несовершеннолетних подследственных преступников мужского пола. Просторные, светлые камеры напоминали детские спальни в летних пионерских лагерях, где на окнах висели решётки без металлических жалюзи и стояли аккуратно заправленные кровати чистыми белыми простынями в один ярус. Каждое утро на человека выдавали замёрзшее сливочное масло в запотевшей бумажной упаковке, мягкий белый хлеб из тюремной пекарни, двойную взрослую порцию сахара, а раз в неделю воспитатель насыпал в шапку ушанку табак за хорошее поведение. Один раз в месяц каждому несовершеннолетнему узнику полагалась продуктовая передача по десять килограмм, и восемь юношей в неделю получали от родителей по две передачи. У кого из малолетних преступников имелись деньги на счёте от родственников, те имели право приобрести в передвижном тюремном магазине один раз в месяц дополнительно продукты и сигареты. С таким запасом родительской пищи, которую обитатели камеры организованно поедали все вместе равными долями три раза в день, никто не ел тюремную баланду. В восьмиместной камере сидело строго восемь несовершеннолетних подследственных, а большего количества не допускалось. За дисциплиной ребят в камере следил сидящий с ними один взрослый заключенный, который всегда почему-то запоем читал книги и был девятым. Настоящую страшную советскую тюрьму друзья увидели позже, когда их всех по очереди после наступления совершеннолетия перевели к взрослым заключённым.
Товарищи Валерия говорили на суде, что ничего не помнили из-за опьянения и опускали головы, пряча улыбки. Ребята с трудом сдерживали себя, чтобы не рассмеяться. Им всё казалось забавным и смешным. Их смешил «закрытый суд», где не было свободных мест из-за любопытствующей публики. Их смешили серьёзные лица людей в зале судебного заседания. Их смешил судья, пришедший на костылях из-за перебинтованной ноги и глядящий в их сторону со злостью, как все нездоровые и сердитые люди на всех здоровых и весёлых. Им казался смешным немолодой прокурор, который постоянно доставал маленькую пластмассовую расчёску из засаленного кармана на груди синего форменного пиджака. Расчёска словно не слушалась хозяина и не бралась как следует его большими, немного дрожащими руками с пухлыми пальцами, чтобы зачесать редкие волосы назад, когда мимо проходила в обтягивающей юбке молодая секретарь суда. Друзей смешили народные заседатели, которые всегда одобрительно кивали на неслышимые реплики судьи (тогда ребята наглядно смогли убедиться, почему народных заседателей в тюрьме заключённые презрительно называют «кивалами»).
У подельников была одна защитница на троих, которой на вид было, примерно, тридцать лет. Она ребятам нравилась, и они думали о ней, прежде всего, как о женщине, а не как о защитнице. По этой причине каждый из них невольно краснел, когда она близко наклонялась и шёпотом задавала уточняющие вопросы перед судебным заседанием, обдавая приятной парфюмерией, от запаха которой они успели отвыкнуть в тюрьме, и что их возбуждало неимоверно. Молодые люди на суде запоминали в подробностях её запах и очертания умопомрачительных женских форм, чтобы потом среди ночи в спящей камере легко вспомнить её и с наслаждением мастурбировать, мастурбировать, мастурбировать… Из-за такой желанной и манящей женщины друзья не могли серьёзно думать
