Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
Во время обеденного перерыва к их бригаде подошел Шлак.
— Сегодня на демонтажной площадке произошел несчастный случай, — негромко, но отчетливо проговаривая каждое слово, сказал он. — Паренек из бригады подрывников — кажется, его звали Хьюго — сорвался с высоты и разбился. В очередной раз обращаю внимание на необходимость соблюдения правил безопасности. Проведите внеплановый инструктаж, — обратился он к старшему, Кирку, обведя всех тяжелым взглядом. — А ты, парень, как там тебя?.. Снежинка?
Когда Шлак произнес издевательское прозвище, которым наградил его Хьюго из-за светлых, почти белых волос, Лука мучительно покраснел.
— Лука, господин Шлак.
— Что ж, запомню. В моей бригаде освободилось место подрывника. Ты можешь его занять.
— Спасибо, господин Шлак. Я доволен своим местом.
— Подумай до завтра. Дважды не предлагаю, — кивнув на прощанье, Шлак отошел.
— Ты голова-теряй? — зашипел, вцепившись в рукав Луки, ошарашенный Флик. — Это же шанс! Паек — сам-три, руки кровь-рви-нет, спина боль-гни-нет. Беда-забудь, иди-свисти.
— Флик, потом, — оборвал его Лука. — Жуй-молчи.
Приятель уткнулся носом в тарелку и засопел, но его обида, как уже не раз убеждался Лука, редко длилась долго. Вот и сейчас он, привалившись к его плечу, зашептал с заговорщицким видом.
— Ты-ночь-как?
— Вообще я выспаться надеялся. В последние пару месяцев всякая ерунда снится, сил уже нет. А что?
— Слушай, дело есть. Ящики-таскай — десятка-держи. Брат-зови, обман-нет.
— Брат? — переспросил Лука. Он помнил, что при первом знакомстве Флик хвастливо сообщил, что он — единственный сын, которого бог даровал родителям после восьми глупых и бестолковых дочерей.
— Дальний брат, по крови матери.
Лука вспомнил, как пару дней назад, когда все расходились после смены, рядом с ними резко опустилось аэротакси, которое в этом районе увидишь не часто. Стекло медленно опустилось. Хорошо одетый господин поманил Флика пухлым пальцем, на котором сверкал золотой перстень с крупным зеленым камнем. Тот подбежал и быстро забормотал что-то, склонившись в поклоне, как перед наследным принцем. Лука мысленно усмехнулся, глядя на этот спектакль, и поймал себя на том, что испытывает странную, необъяснимую неприязнь к богатому родственнику друга.
— Дело-тьфу. Два-час, много-три — и весел-гуляй, деньги-карман, — горячо убеждал Флик.
Лука нахмурился. Нет, он частенько подрабатывал на разгрузке барж в порту. Живые деньги, не талоны, да еще и целая десятка — щедрая плата за несколько часов работы. Но на сердце скреблась неясная тревога.
— Деньги-хорош. Но я пас.
— Сам-голова, брат, — Флик старался сохранять невозмутимый вид, хотя Лука видел, что отказ друга его огорчил. — Сон-нет — приходи. Около Зелен-Конь, в два.
Глава 2
— Мир-я, — крикнул Лука, скидывая тяжелые запыленные ботинки. С большой кухни доносились уютное шкворчание масла на раскаленной сковороде и сытный дух оладий из картофельной муки.
— Сын, как дела? — спросила Йоана, окинув его быстрым и приметливым, особым «медсестринским», взглядом.
— Норм.
Лука налил в стакан воды и опустился на стул, чувствуя, как вся тяжесть дня, все груженые строительным мусором тачки разом навалились, придавили, погребли его под собой. Глаза слипались, а ведь он собирался еще прослушать лекцию и подготовиться к проверочной по гражданскому праву. В углу общественной кухни шлепалась со стиркой Моника, соседка по этажу. Трое ее погодок возились тут же. Йоана, пританцовывая под мурлыкающую музыку — как обычно, что-то из пыльного ретро, — подняла крышку жаровни, выпустив облако ароматного пара. Дети Моники подняли носы, как голодные волчата. Йоана весело им подмигнула.
— Клиника ночь-весь? Опять?
— Я не разговариваю на нидриге, дорогой. Так что будь любезен изъясняться, как все образованные и воспитанные люди, и не коверкать язык, на котором творил Гете.
Лука вздохнул. «Правильная» речь — «пунктик» Йоаны. Нидриг — живой, кипящий язык улиц. После войны народы перемешались: люди срывались с места, спасаясь от бомбежек, обстрелов, эпидемий и голода. Официальным языком в Гамбурге, как и сто лет назад, был немецкий. Но это, скорее, дань традиции: языки и наречия спеклись в плавильном котле в пылающий нидриг. Фундаментом речи остался хохдойч — но усеченный до базовых слов и избавленный от галиматьи со временами, артиклями и падежами, в который каждый народ привнес свои словечки, звучные и краткие, легко ложащиеся на проговор. Йоана, для которой, кстати, немецкий вовсе не был родным языком, сокрушалась, когда маленький Лука, как грязь на ботинках, приносил с улицы мешанину из слов, надерганных из разных наречий. Но как иначе: «правильный» язык обитал в казенных учреждениях, банках и больницах. А нидриг раскатывался по улицам, гремел на судоверфи, стрекотал на рынках. Школьные упражнения по грамматике напоминали Луке бессмысленную, монотонную муштру прусских солдат армии Фридриха Вильгельма: вместо того, чтобы учиться рубить с плеча и стрелять в цель, разряженные в белые лосины и припудренные парики вояки тянули носки на построениях. Но сегодня он слишком вымотался, чтобы препираться из-за пустяков.
— Окей, ма.
Строго говоря, Йоана не была его матерью. Когда ему было лет семь, мальчишки на улице прицепились, отпуская ехидные шуточки по поводу цвета его волос, и, как обычно, закончилось все дракой. Накладывая холодную заживляющую мазь на расквашенный нос сына, Йоана устало спросила, почему он вечно враждует и сражается со всем миром.
— Я хотел бы быть похожим на тебя, ма. Чтобы у меня тоже были черные волосы и смуглая кожа. И твое огромное сердце. Но я другой. Выродок.
— Это мальчишки на улице так сказали?
Лука сердито дернул плечом и отвернулся. Йоана ласково провела рукой по белобрысым вихрам.
— Ты, и правда, другой. Наверное, пришло время рассказать. Ну, слушай. Однажды поздно вечером в клинику пришла женщина. Светловолосая, голубоглазая — совсем как ты. Она буквально валилась с ног от голода и усталости. Но не выпускала из рук свертка. Там был младенец. Она попала в плохую историю: ее преследовали люди, которые хотели отобрать у нее сына. Я пожалела ее и укрыла на какое-то время. Она мечтала выбраться из Ганзы, где ее жизнь была в постоянной опасности. Кто-то из Хеллтага взялся достать ей поддельную ID-карту, чтобы она смогла начать новую жизнь под новым именем где-то в другом месте. Но, видимо, что-то пошло не так. Однажды вечером она попросила присмотреть за тобой, ушла, да так и не вернулась.
— Что же с ней стало?
— Я не знаю, милый. Боялась расспросами навлечь беду, да и кто мог бы знать? Потом я устроилась
