Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста
В углу залы было прислонено к стене тридцать мушкетов; возле открытого окна, одного из двух средних, стоял часовой с ружьем у плеча; он ел, не спуская глаз с улицы, на подоконнике стояли тарелка, бутылка и стакан и лежал хлеб.
Здесь находились начальники Истребителей, собравшиеся для совещания. К чести мэтра Грипнара надо сказать, что он охотно обошелся бы без доверия, которым удостоили его эти люди, но у него не было выбора. Когда Жан Ферре вошел к ним с незнакомцем, они поднялись со своих мест.
— Сидите, успокойтесь! — сказал он. — Все кончено.
— Что же такое было?
— Пустяки. Несколько знатных господ хотели насильно захватить в свое распоряжение гостиницу, но я заставил их притихнуть. Одного моего слова было достаточно.
Все опять уселись, не спуская, однако, глаз с незнакомца. Жан Ферре поклонился ему, сняв шляпу.
— Вы можете сбросить плащ, — почтительно предложил он, — здесь скрываться не надо — все преданные люди.
Незнакомец сбросил плащ и шляпу.
— Мсье Стефан! — вскричали Жаки.
— Да, господа; Стефан де Монбрен, друг, явившийся по вашему зову, — спокойно отвечал незнакомец.
Начальники радостно столпились около него.
Стефан де Монбрен был молодой человек лет двадцати двух, с красивой, горделивой наружностью, высокий, стройный, с изящными манерами; на нем был черный бархатный костюм, длинная рапира и два пистолета у пояса и легкая кираса, без которой в то смутное время никто не обходился. Резкие черты лица выражали неутомимую энергию и железную волю; черные глаза с открытым выражением горели магнетическим блеском; усы были кокетливо закручены кверху, подбородок прикрывала эспаньолка.
В эту минуту он был спокоен и бледен. На приглашение отужинать он откровенно признался, что целый день ничего не ел, выехав с восьми часов утра, чтоб не опоздать к назначенному времени.
Жакам очень понравилась его открытая манера. Он чокнулся со всеми и выпил за уничтожение привилегий, равенство и правосудие.
Но внимательный наблюдатель заметил бы, что он играет роль. Конечно, он не скрывал от себя важности того, на что шел; он, дворянин, бросил вызов дворянству, безвозвратно порвал с ним всякие отношения и пристал к инсургентам не зря, а после долгих размышлений, взвесив все страшные последствия своего поступка. Но внутренне он страдал от этого, так как не чувствовал ни убеждения, ни надежды, ни желания успеха. Он, может быть, не смел и себе самому признаться, что им руководила исключительно одна страсть, дошедшая до отчаяния.
Один Жан Ферре подметил внутреннюю борьбу молодого человека и посматривал на него со злобной, насмешливой радостью. Долго они разговаривали, распивая вино, но Жан Ферре не забывал, зачем они собрались.
— Любезные товарищи и сообщники, — призвал он к вниманию, постучав по столу рукояткой своего кинжала, — теперь, когда ужин окончен, приступим к делу.
Истребители мигом оттолкнули тарелки и стаканы и приготовились слушать вожака лимузенских инсургентов.
— Не стану говорить об успешном ходе нашего восстания, — начал он, — вы все ему храбро содействовали и знаете, каких блестящих результатов оно достигло. Начатое несколькими бедными крестьянами, оно широко развернулось и охватит скоро, надеюсь, всю Францию. Мы сила, на которую правительство принуждено обращать серьезное внимание. Но до сих пор мы имели дело со слабыми, плохо вооруженными, плохо управляемыми отрядами, которые нетрудно было победить и рассеять. Теперь же против нас не одно оружие, но и знание. Король добр, он сначала признавал справедливость наших требований и давал полную свободу действий; но его обманывает окружающая знать, по ее настояниям он высылает против нас войско; мы становимся лицом к лицу со старыми, опытными солдатами и искусными генералами, борьба будет не на жизнь, а на смерть. Мы должны или умереть, или победить. Я убежден, что мы победим, но нам нужен вождь, один вождь, которому мы бы повиновались, который направлял бы нас. Ведь как ни справедливо наше дело, что мы такое? Бедные крестьяне без всякого образования, мы умеем только беззаветно жертвовать собой, но не в состоянии составить толковый план. Мы, конечно, не отступим, прольем всю свою кровь, до последней капли, но надо, чтобы это принесло пользу делу. Для этого нам нужно выбрать вождя не из своей среды, потому что он должен управлять нами один, а мы — беспрекословно слушаться даже его знака, а когда наступит время говорить с посланцами короля, он должен суметь поддержать нас, отстоять словами наши права, добытые кровью. На последнем собрании вы уполномочили главных начальников трех провинций выбрать вам этого вождя, обещая заранее принять выбор и поклясться в повиновении.
Все взглянули на Монбрена, слушавшего с серьезным вниманием.
Жана Ферре в эту минуту нельзя было узнать — так он воодушевился. Он выглядел как настоящее олицетворение народа, такого сильного, терпеливого, так простодушно сознающего, чего он стоит, и после веками пережитой тяжелой борьбы, едва выйдя из пеленок, заявляющего наконец свои права на место в обществе, в котором до сих пор был парией.
— Да, да! Клянемся! — вскричали Жаки. — Где же этот вождь?
— Вот он! — произнес Жан Ферре, указывая на Монбрена.
— Да здравствует Монбрен! — с фанатичным энтузиазмом воскликнули Жаки.
— Господа, — сказал, поднимаясь, Монбрен, — будьте осторожны; дело ваше не забава, а серьезная, жестокая борьба, в которой надо или умереть, или победить.
— Мы умрем или победим!
— Вы ведь знаете меня? Ведь я сам дворянин, следовательно, принадлежу к тому классу, который вы проклинаете.
— Да, да!
— Значит, между нами нет никаких недоразумений. Вы знаете, что меня только ненависть побудила принять опасную честь, которую вы мне предлагаете?..
— Это нас не касается, — перебил Жан Ферре, — мы хотим знать одно: принимаете вы над нами начальство или нет?
— Принимаю с одним условием: чтоб вы поклялись мне в беспрекословном повиновении.
— Клянемся, клянемся!
— Хорошо; теперь я ваш начальник; вам нечего бояться, хвала Всевышнему! Мы скоро так объясним наше дело сторонникам короля, что они должны будут серьезно принять во внимание наши предложения. А теперь, товарищи, — он возвысил голос, — клянусь быть вам верным и служить вашим интересам, которые делаются и моими также, рискуя даже своей жизнью, до тех пор, пока вы сами не освободите меня от слова, которое я свободно даю вам здесь.
Истребители отвечали криками бешеной радости; они давно знали Монбрена и были уверены в том, что на него можно положиться.
— Будьте готовы, — прибавил молодой человек, — я скоро сообщу вам мой план действий. Позаботьтесь, чтоб у вас к этому времени было довольно боевых припасов, чтоб оружие было в порядке; скоро все это вам понадобится. Жан Ферре, О'Бриен и Пастурель будут моими адъютантами; через них я буду передавать свои приказания.
