Йен Лоуренс - Грабители
Задыхаясь, я помчался вдоль какой-то стены. Ноги ныли. Носом к стене лежала лодка, о которую я споткнулся. И сразу за ней увидел ступени вверх. Взлетев по ним, оказался на длинной и пустой улице, вымощенной булыжником. С обеих сторон стояли ряды домов с выступающими вперед верхними этажами, почти смыкавшимися надо мной. Где-то впереди лошадь гремела копытами по мостовой.
Я понесся к переулку, который, как мне казалось, ведет к церкви. На балке углового здания болтался клоун. Это был вход в таверну «Денди Джек». Напротив — низкий и облупленный старый амбар с открытой дверью.
Стук копыт слышался совсем близко, гулко отражаясь от гладких стен ущелья, образованного рядами домов. От него дребезжали стекла и звенела цепь, на которой висел клоун. Этот гром, нарастая, раздавался со всех сторон. У меня не было выбора, и я нырнул в амбар, в мрачную и холодную темноту. Всего одно окно, узкая щель в камне, пропускало полоску света. Сквозь темноту, гудящую и сотрясающуюся от ударов лошадиных копыт, я отошел подальше от двери и, оглянувшись, увидел, как мимо пронеслась лошадь, в бока которой вонзались каблуки седока. Следом пронеслись еще две, одна за другой. Вскоре стало тихо.
В темноте я услышал тихий таинственный звук. Мужское дыхание. Из полумрака прямо мне в ухо проскрипело:
— Пикнешь, и ты покойник.— Голос звучал как ржавая дверная петля.
3
БЕЗНОГИЙ
В кромешной тьме невозможно было что-нибудь разглядеть. При этом раздавался странный звук. Человек колесил вокруг меня, и я косился на его скользящую тень.
— Боишься?
— Нет,— ответил я, хотя голос мой вывел чуть ли не птичью трель.
— Я бы на твоем месте боялся. Меня бы тошнило от страха, если бы я был на твоем месте.
Он еще раз прошелся по помещению. Потихоньку вдоль стены приблизился к двери. Оттуда в амбар проникал свет.
— Ты с разбившейся посудины, так?
— Так.
— Как ее звали?
— «Небесный Остров»
— Да. «Небесный Остров». — Опять он двинулся. И снова перестук маленьких колесиков.
Я закрыл глаза. Когда я их снова открыл, то уже мог различить серую штукатурку вокруг камней, деревянные балки над головой. Человек был все время в каком-то странном движении — он и не ходил, и не ползал.
— Сколько спаслось? — спросил он.
— Не знаю,— ответил я.
Мужчина выбросил руки вперед и скользнул — другого слова не подобрать — к дверному проему.
Теперь я понял: у него не было ног, они были отрезаны выше колена. Обрубки в толстых шерстяных штанах на деревянной тележке, двигавшейся с помощью рук. Полы его куртки ободрались от постоянного трения о поверхность, по которой он передвигался.
Я и раньше видел калек. В Лондоне, в последний год столетия, в 1799 году, после нескольких лет войны с Францией, район порта кишел моряками, искалеченными и похуже этого. Но ни один из тех несчастных не внушал мне и доли ужаса, который наполнял меня, когда этот человек маячил вокруг.
Плечи его были неимоверной ширины, мощные руки могли меня растерзать, переломать мне кости безо всякого труда, я чувствовал это. Но лица его я не видел.
— Звать как?
— Джон Спенсер.
— Откуда?
Он придвинулся ближе, и я вжался в стенку.
— Откуда? — зарычал он.
— Из Лондона.
Я не уловил его движения, но мгновенно мои запястья оказались в его ручищах. Он обхлопал мою грудную клетку и обшарил карманы. Потом он приблизился, и обрисовались его ужасные черты лица: толстый скрученный нос, сероватые щеки. Он тряхнул меня, как погремушку.
— Они знают, что ты здесь?
— Они видели меня,— кивнул я.
— Тогда тебе конец. Они поймают тебя, как шавку.
Странные у него были глаза. Один следил за мной, другой за дверью, и оба сияли в полутьме, как крохотные звездочки.
— Они не успокоятся, пока тебя не укокошат. Помяни мое слово, парень. Потому как для них — или тебя убрать, или самим висеть вот как. Хе, и ты снова встретишь своих дружков по команде. В болоте за пустошью. И останешься там с глоткой, забитой дерьмом, пока Господь не свистнет в свою дудку и не вызовет вас всех на палубу.
Он повернул голову и прислушался. Доносился слабый перестук копыт.
— Они на шоссе, — сказал безногий. Оттолкнувшись одной рукой, он откатился назад, как бы захватив с собой немного света. Я увидел у стены кучу заплесневевшей соломы и рваное одеяло, пару узких досок, устроенных на отполированных морем камнях. На досках — огарок свечи и печальная коллекция безделушек: бутылка с треснувшим горлышком, китовая кость и раковина, рукоятка от кортика с дырками там, где были украшавшие ее камни. Коллекция, которую мог бы собрать ребенок.
Стук копыт тем временем стал громче.
— А вот и они,— сказал он и крутанул меня за руку. Я свалился на колени. Он двинулся на своей тележке, таща меня за собой. — Пошли!
Я уже различал не только стук копыт, но и скрип кожаной упряжи.
— Куда? — жалобно спросил я.
— Черт тебя дери! — Он снова дернул мою руку.
Безногий не только выглядел сильным, но и был таковым. Он выволок меня наружу и одним легким рывком распластал на мостовой. Там, где моя грудь и щека прижались к булыжникам, я чувствовал приближение лошадей. Копыта сотрясали камни.
— Вставай! — приказал он.
— Спрячьте меня! — взмолился я.
— Да ты что! — Он отпустил меня, и я увидел, что на костяшках его пальцев кожа истерлась. На левой руке, на мизинце, поблескивал золотой перстень.
— Это перстень моего отца!
На перстне был орел с распростертыми крыльями. Маленьким мне нравилось трогать его, поворачивать так, что свет танцевал на золоте и заставлял орла двигаться и хлопать крыльями. Отец свободно надевал перстень на безымянный палец. На мизинце безногого он не проходил через второй сустав.
— Твоего отца... — Его рваные губы раздвинулись, показав пеньки зубов цвета плодородной земли. — Бога-атый он, твой отец... Король...
— Где он?
— Это меняет дело, так? — Безногий притянул меня к себе. При дневном свете он был ужасен, весь переломанный и побитый, в мерзком грязном тряпье. — Тебе надо бы спрятаться, — скрипел он, — не то ты всех погубишь. — Безногий оттолкнул меня.— Проваливай! — И он развернул тележку к деревне.
— Помогите мне! — воскликнул я.
— Держи карман! Чтобы они нас сцапали вместе? — Он качнулся ко мне, обрубки ног шевельнулись, помогая ему удержать равновесие, кулаки колотили булыжную мостовую. Семь лет я живу, как собака, в этой гнусной дыре. Они зовут меня Обрубком, старым нищим Обрубком. И вот я почти при золоте, — он стукнул кулаком по тележке,— и столько золота! — Он замолчал, сопя носом. — И выменять это на тебя?
