Лев Константинов - Искатель. 1969. Выпуск №5
— Не думала, что ты так живешь… — сказала Оксана и показала на мебель, пианино, дорогие ковры, изящные безделушки. — Откуда это у тебя?
— Батькова спадщина,[11] - не вдаваясь в подробности, скупо объяснила Ива. — Кое-что люди сберегли, другое удалось собрать по чужим квартирам.
— Люкс! — восхитилась Оксана.
— Берлога, — поджала губы Ива. — Днями придет один нужный человек, поможет все это привести в божеский вид.
Квартира действительно смахивала на склад дорогой мебели.
В тот же день Оксана перевезла свои пожитки. Она радовалась:
— Мы тут сами себе господарки. Хотим — гуляем, хотим — спим.
Пришел «нужный человек» — Стефан. Он восторженно осмотрел мебель и ковры, немного поторговался, привел в следующий раз мастеров, которые со вкусом обставили комнаты, задрапировали окна, оборудовали стеллажи для книг. Стефан лебезил перед Ивой, а она обращалась с ним приветливо, но высокомерно. Ива объяснила Оксане:
— Хочется, наконец, жить по-человечески.
Потянулись дни — ровные, спокойные, одинаковые. Девушки избегали шумных компаний. Но Ива последовала совету новой подруги: кое-как объяснила на курсе свою вспыльчивость на собрании. Мол, нездоровилось, нелады были с жильем, вот и разнервничалась.
Ива занималась необычайно усердно, выделяясь среди других студентов знаниями и прилежанием. На собраниях, где обсуждалась успеваемость, девушку неизменно ставили в пример. Иногда с нею беседовали комсомольские активисты: как живет, не требуется ли помощь? Ива благодарила, отвечала, что у нее все в порядке, привыкает к новой жизни. Первое время она все вечера просиживала над конспектами, никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Даже Оксана удивлялась:
— Не записалась ли ты в монашки, подруженька?
— Мой монастырь — белый свет, — туманно отвечала Ива.
Над кроватью у нее висела двустволка — простое, без излишних украшений ружье, из тех, которые изготавливают для дела, а не для забавы. Потускнела вороненая сталь на стволах, сошел, стерся лак приклада — видно, не всегда двустволка висела без применения. Иногда девушка брала ружье в руки: подержит, подержит и… повесит обратно.
— Тоскуешь? — интересовалась деликатно Оксана.
Ива отмалчивалась.
Она рассказала новой подруге, что последние годы жила в Польше, в лесной глуши, охота там была богатая, привыкла к простору, а в городе ей не по себе.
На осторожные вопросы, где именно жила, в каком воеводстве и почему забросила ее туда доля, отвечала неопределенно:
— Не мы выбираем себе дороги — они нас ищут. И еще сегодня не знаем, куда пойдем завтра…
— Не пойму я, что ты за человек, — сказала как-то Оксана, — все скрытничаешь…
— Нет, просто моя жизнь принадлежит не мне одной.
Что скрывалось за этой фразой, Оксана могла только догадываться.
Ко все-таки иногда Ива оттаивала и тогда рассказывала, как хорошо ей жилось с отцом. Он был в своей среде известным человеком, занимался общественной деятельностью, и всегда у них в квартире было шумно, собиралось много интересных людей, спорили, разрабатывали планы на будущее. И ходил к ним один парень, ох какой парень.
Вспоминая прошлую жизнь, Ива становилась беспокойной, нервной; она отшвыривала учебники, говорила подруге: «Собирайся». Одевалась в свои лучшие наряды, тщательно причесывалась, и они отправлялись куда-нибудь в ресторан. Ива много танцевала, не отказывала никому, кто бы ни пригласил, была полна какого-то неестественного, взвинченного веселья. Пила она обычно довольно много, понимая толк в хороших винах.
Приходили домой поздно. Ива, не снимая шубки, падала на кровать и долго, не шевелясь, лежала молча, не спала, о чем-то думала. «Недаром говорят — в тихом омуте черти водятся», — качала головой Оксана. Она довольно быстро приноровилась к неровному, вспыльчивому характеру Ивы.
Однажды на свой столик Ива поставила фотографию симпатичного хлопца: упал на глаза буйный чуб, улыбается хлопчина, наверное, весело ему было, когда фотографировался.
— Кто? — допытывалась Оксана. — Файный легинь![12] А как звать?
— Много у него имен было, — сказала Ива. И перевела разговор на другое.
А в один из ноябрьских дней Ива обвила рамку фотографии черной, траурной лентой.
— Не пойду сегодня в институт, — сказала.
Оксана удивилась.
— Или письмо получила? Что с ним, — кивнула на фото, — беда? Так вроде не было письма…
— Ты разве не знаешь, какой сегодня день?
Оксана глянула на календарь — 21 ноября.[13] Протянула понимающе:
— А-а-а… Но в институт все-таки иди, не дай бог, те, — неопределенно кивнула куда-то в пространство, — поймут.
Весь день Ива была необычно молчаливой и тихой.
Вечером после занятий они долго сидели в темноте, молчали. Заглянула в окно луна, проложила серебряную дорожку.
— Погиб? — наконец сломала тишину тихим, робким вопросом Оксана.
Бывает так, что молчать дальше невмоготу, молчание камнем давит на сердце, и, кажется, не выдержит оно этой тяжести, остановится.
— В сорок шестом очередью его пополам перерезали. Ой, попался бы мне тот злыдень!
— И что бы ты? Мы, девчата, ничего не можем, ни счастье свое защитить, ни за горе отомстить. Наша доля — терпеть и… молчать.
Ива сняла ружье. Переломила двустволку, вогнала патроны, вскинула к плечу.
— Я все могу, — сказала глухо.
Ненависть в ее голосе была такой осязаемой, что, казалось, можно тронуть ее рукой, но страшно — обожжешься.
Дальше Оксана не решилась расспрашивать — знала, ничего не скажет ей подруга, только насторожится. И так уже как-то обрезала: «Что ты все выпытываешь, будто по поручению отдела кадров…»
Ива предложила:
— Давай вечерять. Живым — жить.
— Я вино купила, — сказала Оксана. — Надо помянуть тех, кто ушел, чтобы не вернуться. — Она медленно подбирала нужные слова, чтобы не сделать больно подруге.
— Что вино? Мой коханый был солдатом, а солдаты не пьют вина.
Призналась:
— Не люблю это слово — «поминки». Могильной землей пахнет.
Ива достала из шкафчика бутылку водки, соль, хлеб, лук. Поставила все на полированный глянец стола. Принесла из кухни алюминиевые кружки, плеснула в них водку, отодвинув хрустальные рюмки, которые приготовила было Оксана. Подмяла свою кружку, хотела что-то сказать, но потом махнула рукой, молча выпила.
— А у тебя, Оксана, есть суженый? А то мы все обо мне да обо мне.
— Мой еще живет, — тихо ответила Оксана, выделив слово «еще».
Она как-то раньше рассказывала о себе. Отец и мать, сельские учителя, жили в небольшом местечке, внешне очень тихом и спокойном. Учителя и другие сельские интеллигенты держались вместе, знали хорошо друг друга, по воскресеньям ходили в гости, в праздники собирались за чаркой горилки и, Оксана заговорила почти шепотом, кое-что делали для нее. Особенно один молодой учитель… Оккупацию пережили без особого горя — немцы не трогали тех украинцев, которые лояльно относились к ним, а директор школы вообще сотрудничал с немецкими властями. А потом опять пришли Советы. Директора выслали на север за пособничество оккупантам, так объявили жителям. Начались новые времена — явились из леса те, кто партизанил, вернулись из армии фронтовики, всех перебаламутили, организовали колхоз. Кое-кого предупредили: мы не потерпим буржуазной националистической пропаганды. Отец Оксаны сразу сник, стал примерным служащим, только в кругу очень близких людей позволял себе высказывать прежние взгляды. У него была любимая поговорка: «бог не каждого бережет», и потому посоветовал он дочке податься в город, на всякий случай получить диплом. Старик умел мыслить реалистично, и, проклиная втихомолку Советы, он решил, что все-таки они пришли надолго.
