Павло Загребельный - Капитан Шопот
Она балансировала на одной ноге, покачиваясь в сторону капитана, ей было тесно в этой узкой, серой комнате, а может быть, она, как и та, бывшая, не могла обходиться без опоры. Шопот испугался, что вынужден будет ее поддерживать хотя бы под локоть, торопливо вскочил с койки и открыл дверь. Богдана выскользнула в коридор.
Уже возле выхода она решила, что следует познакомить капитана с мужем, по-хозяйски повела Шопота в Ленинскую комнату, стояла там ровно столько, сколько мужчинам нужно было, чтобы пожать друг другу руки, представиться и сказать несколько принятых в таких случаях банальных слов, потом крутнулась на каблучках и, сообщив Ростиславу, что начальник заставы хочет показать ей буковый лес, побежала на улицу.
Шопот догнал ее уже за потоком. Она шла впереди, не оглядываясь, не откликаясь ни единым словом, иногда наклонялась, хватала листик, прикладывала его к губам, так, будто раздавала поцелуи, небрежно отбрасывала листик, шла дальше. Капитан догнал ее, пошел рядом. Она скосила на него свой продолговатый с загнутым вверх уголком глаз. Почему-то показалось ему, что Богдана ждет от него каких-то слов, нельзя было терять времени, ему представилась удивительно счастливая возможность: если у человека и может быть вечное прошлое, то оно рядом, пришло из далеких лет, из одиноких грустных ночей, вынырнуло из-за тяжелых пригорков жизни, промелькнуло, и если не удержишь его, исчезнет на этот раз бесследно и навсегда.
Как часто утрачиваем мы свое счастье только потому, что не решаемся протянуть вовремя руку, произнести несколько слов, посмотреть хотя бы раз в глаза! Браним себя потом всю жизнь, строим воздушные замки из прекрасных, цветистых слов, но поздно, поздно!
Нужно было отбросить все опасения, быть готовым к резкой отповеди, к тяжелейшим оскорблениям, к обвинениям в легкомыслии и назойливости (незнакомой замужней женщине с первой встречи начинает молоть бог весть что), нужно было...
— Вы поете в опере? — спросил он просто так, лишь бы спросить.
Она тоже, очевидно, чувствовала, что капитана беспокоит другое, что ему хочется начать не такой разговор, но чтобы поддержать его, ответила охотно:
— В какой там опере! Просто в филармонии. Я только в этом году окончила консерваторию, талант у меня комариный. Ростислав помог устроиться. Он там влиятельный человек.
— У вас прекрасный талант! — горячо возразил капитан.
— Пускай будет прекрасный, — засмеялась Богдана. — Для меня же лучше!
Он зашел немного вперед, остановился перед нею, она тоже остановилась, взглянула на него.
— Долго так будем стоять? — спросила Богдана.
— Простите, я хотел... лучше давайте пойдем дальше... Если разрешите...
Снова шли, Богдана хваталась за все, что случалось по дороге, она не могла не зацепиться за что-нибудь, если была хоть малейшая возможность; этим еще больше напоминала ту, в поле, возле сухого черного, словно крик земли, дерева.
И тогда он наконец заговорил:
— Вы ни о чем не расспрашиваете меня, да я не очень и поддаюсь на расспросы, потому что привык к одиночеству во всем, что касается так называемого личного. И разговорчивым никогда не был, а вот сегодня что-то со мной происходит и хочется рассказать вам так много и такое, о чем никому никогда не рассказывая...
— Только не обвиняйте меня потом, что я выведала ваши военные тайны, — засмеялась Богдана.
— Вовсе не тайны и вовсе не военные... Если хотите знать... Дело в том, что я... был женат...
Она, казалось, ждала всего, только не этих слов. Снова хотела перевести все в шутку:
— А я даже сейчас замужем.
Сама поняла, что сказала глупость, и покраснела от неловкости. Но Шопот сделал вид, что не расслышал ее.
— Была у меня жена. Увлеклась романтикой моей профессии, была в восторге от всего: и от одинокой заставы в горах (я служил тогда в Туркмении), и от простого, словно у первобытных пастухов, быта, и от постоянной напряженности, в которой пребывали все на заставе и которая коснулась даже ее... Все складывалось так прекрасно, что-то необычное было в наших взаимоотношениях, а потом... Она просто не выдержала напряжения... Даже не знаю, как точнее определить ее внутреннее состояние. Одним словом, когда меня перевели на Чукотку, она уехала к матери в Симферополь, и за три года я видел ее всего лишь на протяжении двух месяцев, а точнее — семидесяти дней...
— Здесь хочется петь, — неожиданно сказала она, когда они перебрались через поток и пошли в гору по склону между буками, которые стояли по колено в золотисто-красных опавших листьях, торжественно темнели своими круглыми стройными стволами среди золотой красноты листьев и голубой прозрачности неба.
— Такое желание возникает у каждого, кто впервые попадает в эти горы, — сказал он с грустью.
— Я здесь родилась и выросла, — сказала она и побежала вперед, игриво наклонилась, разгребла обеими руками целый вал шуршащих листьев, вдохнула их удивительный запах — запах ее детства.
Шопот шел следом за нею и ощущал, как у него словно бы подкашиваются ноги. Глупое ощущение! Буки, буки, буки — удивительно прозрачный лес, где ничто не может спрятаться; пронизывающие потоки осеннего воздуха среди колонн-стволов столетних горных красавцев буков, мальчишечья легкость в душе и ожидание счастья в сердце.
Все осталось позади: белая застава в березовой рощице, шумливый поток с каменными порожками для форели, зеленый мох и пожелтевшие травы по берегам потока. Теперь перед ними без конца и края поднимался буковый лес. Они казались совершенно маленькими рядом с гигантскими деревьями, но верилось: чем дальше будут идти в глубь этого невероятно прозрачного леса, тем заметнее будут расти, пока не достигнут верхушек деревьев и не прикоснутся к тому самому небу, о котором мечтает все живое на земле.
Богдана зашла далеко-далеко, она, видимо, забыла о своем спутнике, брела в море буковых листьев, время от времени поднимала руки вверх, словно молилась, издалека казалась удивительно тонкой, почти нереально прозрачной, будто сотканной из дымки, а когда Шопот ускорил шаг и приблизился к ней, то снова будто бритвой резануло его по сердцу: так похожа была Богдана на Галю Правду.
Богдана обернулась к капитану, и ему показалось, что она вовсе не похожа на Галю, даже отдаленного сходства нет в чертах ее лица. Но вот она, улыбнувшись ему, скрылась за толстым буком, и он снова задохнулся от старого воспоминания: так двигаться, так наклонять спину и шею умела только Галя.
Заставлял себя думать об одном из своих товарищей — Володе Слюсаренко, но мысли невольно возвращались к той, которая заманивала его дальше и дальше в лес, он шел следом за нею так, будто все эти годы только и делал, что ловил взглядом узкую спину, белую высокую шею, развеявшиеся легкие волосы, и маленькие руки, и стройные ноги, которые так уверенно и легко ступали по листьям.
