Сборник - В исключительных обстоятельствах 1986

Начинал обычно с пустяков, с какого-нибудь скандала в одном из игорных домов или опиумокурилен и кончал пикантной историей из жизни харбинского «Бомонда». Ведомы были Фыну и международные дела, например, кто из иностранных послов и когда посетил императора в его дигуне и какие подарки преподнес сыну неба. Главной темой Фына были, однако, «ужасы красного берега». Тут он мог говорить без конца, и скудный запас русских слов его не смущал. Он прибегал к помощи рук, которыми изображал и страх, и удивление, и возмущение. Впрочем, эмоции занимали незначительное место в рассказах Фына, так же как и комментарии. Выводы должны были делать слушатели, к этому стремился Фын, и, если его усилия не достигали цели, он огорчался и смолкал. Смолкать обычно заставлял Фына Поярков. Слушать слушал, а вот удивляться или возмущаться не хотел. Вообще ничем не выказывал своего отношения к новостям. Оторвется на минуту от своего недошитого сапога, посмотрит на Фына, и все. А вот что думает — неизвестно.

Так они скрывали друг от друга свои мысли. А время шло. Терпелив был Фын, а Поярков еще терпеливее. Однажды китаец сказал:

— Веселый Фын все знает.

— Так уж? — усомнился Поярков.

— Веселый Фын все знает! — повторил упрямо китаец. — Вчера Борис ходил мало-мало Большой проспект и говорил господином Кислицыным. Важный господин. Шибко важный.

Близость свою к эмигрантским кругам Поярков не скрывал, даже, напротив, афишировал иногда. Но осведомленность Фына его поразила. Хромой китаец не входил в общество русских офицеров, он просто не имел на это права. Ясно, что Веселый Фын пользовался чьей-то информацией, причем точной информацией и получал ее от человека, хорошо знавшего Пояркова. Только почему человек этот делился с Фыном? Что между ними общего?

Поярков более внимательно, чем когда-либо, посмотрел на Веселого Фына и отметил для себя, что китаец весьма удовлетворен тем впечатлением, которое произвел на сапожника.

В другой раз Фын попытался усилить впечатление.

— Красиво пишешь, — сказал он.

Фын, не знавший ни одной русской буквы, да и вообще никакой буквы, и ни разу в жизни не заглянувший в газету и тем более в книгу — не было надобности, — вдруг принялся судить о литературных опытах Пояркова.

— Читал? — съязвил Поярков.

Фын ответил своей стереотипной фразой, годной в любом случае:

— Веселый Фын все знает

— Так где же Веселый Фын узнал?

— Вот в этой бумаге…

И Фын вытянул из-под своей видавшей виды рубахи сложенный вчетверо субботний номер «Восхода». В этом номере была напечатана статейка Пояркова. Изредка он выступал с призывами к русским офицерам помнить, что их родина на той стороне Амура. Эта последняя статейка была подписана псевдонимом «Казак». Псевдонимы Поярков менял постоянно, настоящую его фамилию знала лишь редакция. И вот теперь узнал Фын.

— Красиво, значит?

— Шибко красиво.

— Научился читать по-русски! Трудно, поди, было?

Неспособный смущаться, Фын произнес свое:

— Веселый Фын все знает. — И добавил: — Любишь Амур… Домой хочешь… Русский Китай плохо.

Поярков почувствовал провокацию. Слишком уж откровенно высказывался о настроениях собеседника Фын.

— А китайцу в Китае хорошо?

— Где Китай? — вопросом на вопрос ответил Веселый Фын. — Фын здесь, Китай далеко. Китай — Янцзы.

Провокационный настрой сохранился.

— Ты родился в долине Янцзы? Там твой дом?

Фын вдруг вспылил:

— Веселый Фын родился в Фуцзядяне!

Это прозвучало как вызов. Надо было все-таки прекратить разговор. Поярков пожал плечами и принялся накалывать в подошве сапога отверстия для деревянных шпилек. Фын понял, что хозяин отходит от разговора, и бросил в угасающий костер смоляную веточку.

— Харбин — русский город, однако не Россия… Фуцзядянь — китайский город, однако не Китай.

Смоляная веточка ярко вспыхнула.

— Что же здесь за царство? — спросил изумленно Поярков. На лице Фына изобразилось огорчение — он сам хотел задать такой вопрос, и вот задали ему, и надо отвечать. Хитер, однако, был Веселый Фын, он сказал:

— Царство императора Сюань Тун из династии Цин…

Пристроив в отверстие первую шпильку, Поярков прицелился и уверенно вогнал ее молотком в подошву. Белая квадратная точка закрасовалась на темно-коричневой коже. Он полюбовался ею, хотя любоваться было незачем — не новичок был в сапожном деле Поярков. Ему просто надо было протянуть время и решить для себя вопрос: добивать Веселого Фына или пощадить его? И он решил добить. Надоел ему этот нагловатый «клиент».

— Династия Цин, между прочим, китайская династия. И царство императора Айсинцзюэло Пу И — китайское царство. Не только Янцзы, но и Сунгари протекает в Китае.

Почти детская обида застыла в глазах Фына, он готов был, кажется, заплакать с досады — перехитрил его сапожник. Глотнув судорожно воздух, он, как тонущий, выкрикнул:

— Да дарует бог многие лета императору! Слава сыну неба!

Все-таки он утонул, этот Веселый Фын, и Пояркову стало жаль его. Несчастный человек, непосильную работу взял на себя. Впрочем, нужда и не такое заставит делать.

— Ты хоть видел своего императора? — спросил мягко Поярков.

Веселый Фын плакал. Слез не было, но в голосе звучали плаксивые нотки.

— Разве китаец видит своего императора! Бога нельзя видеть.

Притворщик Фын! Он не чтил бога и тем более его сына. Он продался дьяволу. Причем за небольшую мзду. Какое-нибудь серебро. Поярков представил себе, как Фын протягивает сухую, морщинистую руку, чтобы получить заработанное, и как потом торопливо считает мелочь. Сколько ему дадут за сегодняшний разговор с хозяином сапожной мастерской? Пожалуй, ничего. А может быть…

— Говорят, император молодой… Совсем молодой, — шутливо заметил Поярков. Ему вздумалось подразнить сникшего Фына.

Это была бесплодная затея. Обиду Фын сохранял долго, внутри у него все замирало в каком-то мучительном полусне, и он не способен был очнуться. Так могло продолжаться и минуту, и две, и час даже. Мысль в это время работала и работала напряженно, отыскивая средство для нанесения ответного удара обидчику. Поэтому новые уколы Пояркова Веселый Фын не ощущал, он не замечал их просто.

— Фын должен это знать, — продолжал колоть «клиента» Поярков. — Веселый Фын все знает.

Окаменел Фын. Теперь не только иголкой коли, но и шпагой его пронзай, не шелохнется. Щели глаз до того сузились, что походили на тонкую нить, и сквозь этот просвет Фын разглядывал Пояркова. Ненависти во взгляде не было и злобы тоже, обида только. И еще любопытство: «Кто ты такой, русский сапожник? С какой стороны тебя можно взять? Ударить нельзя, убить тем более. А что-то надо делать. Может, отложить месть. Ждать, ждать, покуда не придет минута расплаты. Ведь она придет. Мир так устроен, что все приходит. Оступается человек, даже самый осторожный оступается… Впрочем, не за тем прислали сюда Фына. Не за тем! Что его глупая обида?»