Майн Рид - Молодые невольники
Но они были уже наполовину засыпаны, и если хотя бы один из них не проснется, то еще немного — и они будут совершенно засыпаны песком, а когда человек засыпан песком, он теряет всякую энергию, чувства притупляются, онемение становится непреодолимым, — это нечто вроде расслабления, подобного тому, какое одолевает несчастного, увлеченного снежной лавиной. За оцепенением наступает смерть.
Над моряками, все еще продолжавшими спать, уже носилось дуновение смерти; они лежали неподвижно, как люди, разбитые параличом; несмотря на шум волн, яростно разбивавшихся о берег, несмотря на завывание ветра и пыль, набивавшуюся им в рот, ноздри и уши и грозившую задушить их, они продолжали лежать, не подавая ни малейших признаков жизни.
Если они не слышали урагана, завывавшего над их головами, если они не чувствовали тяжести песка, сыпавшегося на них, что же нужно, чтобы вывести их из этого непонятного мертвенного оцепенения. Кто мог бы пробудить их от этой странной дремоты?
Не прошло еще часа с начала бури, а над телами спавших было по несколько футов песка.
Они начинали чувствовать удушье, на них давил огромный слой песка, делая невозможным малейшее движение. Это было ощущение, сходное с тем, которое испытывают во время кошмара, что, впрочем, могло происходить также от их крайнего утомления.
Головы их, лежавшие выше тел, были, впрочем, не совсем еще засыпаны — песочная пыль слегка только прикрывала их и оставляла еще доступ воздуху.
Вдруг все четверо одновременно были пробуждены от этого ужасного сна и притом далеко не обыкновенным образом: им показалось, что по их телам ступали ногами, что их давила какая-то огромная масса.
Так как это давление повторилось два раза с промежутками не больше секунды, то этого было достаточно, чтобы привести их в чувство. Они скорей инстинктивно, чем осознанно, поняли, что наверняка будут раздавлены, если не сделают отчаянных усилий, чтобы выйти из этого положения.
Прошло, однако, еще несколько минут, прежде чем кто-нибудь из них мог сказать хоть слово, и тогда оказалось, что каждый рассказывал одну и ту же историю. Каждый чувствовал, что его чем-то давило сверху, и видел, хотя и неясно, как над ним прошла какая-то огромная масса, без сомнения, какое-нибудь четвероногое животное… Весь вопрос заключался только в том, какое это животное. Ответить на это никто не мог. Они знали только одно, что это было гигантское животное, странное, с тонкой шеей и таким же туловищем, длинными ногами и огромными ступнями, которыми оно, тяжело ступая, причинило им боль.
Едва оправившись от кошмара и все еще смутно соображая, что же с ними случилось, вместо того, чтобы стараться угадать, какое это было животное, они стали делать самые странные предположения, не догадываясь, от какой опасности избавило их появление зверя, если это даже и дикий зверь, и как они должны быть ему благодарны за это. Когда прошли первые минуты удивления и разговоры смолкли, все стали с дрожью прислушиваться. Рокот моря, стоны ветра, шелест падающего песка — это был единственный шум, который они сначала услышали.
Но вскоре, однако, они расслышали продолжительный топот; через известные промежутки к нему примешивалось всхрапывание и крики, совершенно им не знакомые. Старый Билль, уверявший, что знает голоса животных всего мира, и тот не мог объяснить, что это, он никогда не слыхал ничего подобного ни на море, ни на суше.
— Пусть меня повесят, — прошептал он своим спутникам, — если я что-нибудь тут понимаю.
— Тс! — проговорил Гарри Блаунт.
— Ай! — крикнул Теренс.
— Тс! — прошептал Колин. — Что бы это ни было, оно приближается, будьте внимательны!
Молодой шотландец говорил правду; шум шагов, храп и крики приближались, хотя производившее их животное все еще оставалось невидимым из-за песчаной бури. Однако слышно все-таки было достаточно для того, чтобы догадываться, что какое-то огромное тело быстро спускается по склону ущелья и притом несется с такой удивительной скоростью, что следовало как можно скорее убираться с дороги, по которой бежит зверь.
Потерпевшие крушение инстинктивно стали искать защиты на противоположном склоне дюны.
Едва успели они переменить позицию, как совсем близко от них пронеслась огромная масса, почти задевая их ноги.
Если бы моряки не знали, что находятся на берегах Африки, изобилующей странными животными, они подумали бы, что это что-нибудь сверхъестественное, но по мере того, как к ним возвращались способность мыслить и хладнокровие, они решили, что перед ними не дикий зверь, а самое обыкновенное, хотя и очень большое четвероногое животное.
Прежде всего обращало на себя внимание наблюдателя ничем не объяснимое странное поведение животного. Зачем уходило оно сначала к самому верху прохода, а потом спустилось вниз и понеслось по ущелью, точно спасаясь от преследования?
Чтобы ответить на эти вопросы, нужно было ждать, пока станет хоть немного светлее.
Самум прекратился, и, наконец, с рассветом потерпевшие крушение узнали, с кем они имели дело.
Это действительно было четвероногое животное, и если оно показалось им странным в темноте, то не менее странным оно казалось и теперь.
У него была длинная шея, голова почти совсем без ушей, мозоли на коленях; ноги, оканчивавшиеся широкими раздвоенными копытами, тонкий хвост, большой горб, возвышавшийся на спине, — все это подсказывало им, что перед ними одногорбый верблюд.
— Ба! Да это всего лишь верблюд! — сказал Билль, как только свет дал ему возможность хорошо рассмотреть животное. — За каким чертом он сюда забрался?
— Наверное, — подал голос Теренс, — он-то и ходил по нашим телам, пока мы спали. Я чуть не задохнулся, когда он наступил мне на живот.
— И я также, — сказал Колин, — он на целый фут втоптал меня в песок. Хорошо еще, что на нас лежал толстый слой песка; мы ему обязаны спасеньем жизни: не будь песка, эта крупная скотина растоптала бы нас в лепешку.
Моряки подошли к животному. Оно лежало вовсе не так, как ложатся животные, собираясь отдохнуть; видно было, что эту позу верблюд выбрал не по доброй воле. Длинная его шея запуталась в передних ногах, а голова лежала ниже, уже наполовину засыпанная песком. Так как верблюд лежал неподвижно, то моряки сочли его сначала мертвым и предположили, что он разбился насмерть во время падения. Это могло объяснить его скачки, происходившие, без сомнения, от предсмертных конвульсий.
Однако, осмотрев верблюда хорошенько, они увидели, что он не только жив, но даже находится в вожделенном здравии, и поняли причину его странных движений: крепкий недоуздок, привязанный вокруг его головы, запутался в передних ногах, и поэтому верблюд упал. Длинный конец веревки запутался вокруг его ног.
