Дмитрий Вересов - Белое танго
— Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.
— Ты позвони непременно, — сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. — Визитку мою не потерял?
— Нет вроде.
— Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал?
Иван кивнул.
— Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.
— Спасибо, Леня, — пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта.
За поворотом послышался его задрожавший голос:
— Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать…
Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.
— Ну что, Витюня, — со вздохом сказал Рафалович. — Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.
— Есть, Леонид Ефимович! — отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.
…Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю.
Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр… От тотального торжества добра Никитушка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.
За свет он принял полумрак — синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
— Собачка, — прошептал Никитушка. В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок — маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь…
Неровный багровый свет — и черный силуэт, сгорбленный над столом.
— Бабуска, бабуска, бабуска… — зачастил Никита, пятясь.
Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое, страшное лицо. Никитушка заплакал.
— Иди к себе, — чуть нараспев, сказала бабушка. — Нечего тебе тут…
— Сестьичка… — пролепетал малыш сквозь слезы.
— Иди, иди, — повторила бабушка. — Не сестричка она тебе. Никита закричал…
— Эй, чего развопился? — прогудел незнакомый голос, и чья-то рука сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На мгновение пробила жуть, но увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально все сообразил и успокоился.
— Надо же, как набрался, — произнес он, искательно и игриво заглядывая в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.
Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.
— Это вы меня домой везете, что ли? — спросил Люсьен в затылок Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил:
— Классная у тебя тачка!
— Какая есть, — не оборачиваясь, бросил Рафалович.
— А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего…
— Проспишься — заберешь. Ничего с ней не случится.
— Адрес-то мой как узнали? Я сказал?
— Татьяна дала.
— Татьяна? А откуда… Впрочем, да, она же мне открытку… Нет, все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо бы почаще встречаться…
Рафалович неопределенно хмыкнул.
— А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.
Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:
— Слушай, Ленька выручи, а? По старой дружбе? У меня, понимаешь, деньги украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я сразу… Это ж для тебя не сумма, а? Тысячу баксов?
Рафалович молчал. «Понтиак» плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.
— Ваньке-то ты сам предложил, — с обидой продолжил Люсьен. — А он книжки публикует, квартира у него своя есть…
— Сережа, — не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. — Завезешь меня в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь этого фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь пятьдесят долларов из моих.
— Ясно, Леонид Ефимович, — отозвался гигант в безрукавке.
— Как это пятьдесят?.. — начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил ему локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал…
(1971-1976)
II
— Вам что, девушка?
— Мне бы справку оформить. Голосок такой звонкий, что уткнувшаяся в картотеку регистраторша невольно обернулась.
— Номер карточки? — спросила она, раздраженно оглядывая посетительницу с головы до ног. У стойки регистратуры стояла высокая ладная красотка с детскими ямочками на щеках и смеющимися глазами.
— Шестнадцать шестьдесят шесть. Захаржевская Татьяна, — лукаво улыбнулась девочка.
— Справка-то в школу? — недоверчиво переспросила медсестра, не без зависти оценив зрелые формы Захаржевской.
— В клуб ДОСААФ… — усмехнулась та в ответ. Привычное раздражение от вечно унылых больных и слякоти за окном улетучилось. Заговорщически понизив чуть не до шепота голос, сестра прочитала на коленкоровой обложке пухлой тетради:
— Татьяна Всеволодовна.
Девушка кивнула. Выбившийся из-под шапочки рыжий локон при этом задорно прыгнул колечком, и медичка, замотанная чужим гриппом, гуляющим по городу, наконец улыбнулась и протянула в окошко карточку.
— Кабинеты я тебе вот здесь записала. Второй этаж…
Перепрыгивая через ступеньки, Таня пошла для начала к участковой. Марью Филипповну видела редко, в основном — когда оформляла очередную справку, то в бассейн, то на легкую атлетику. Та и встречала обычно улыбкой и непременным:
— А, спортсменка?
И каждый раз Танюшка удивляла новым увлечением, как и сегодня. Наблюдая девочку с детства, Марья Филипповна всякий раз поражалась ее завидному здоровью, любопытству и радостному восприятию жизни. Таня никогда ни на что не жаловалась.
Марья Филипповна уже привыкла отвечать на кучу девчачьих вопросов. Старалась рассказать побольше, например, про асептику и антисептику. Танюшка на месте не сидела. «А это что?» Приходилось объяснять, для чего корнцанг нужен и почему инструменты под тряпкой лежат. Иногда девочка своими «зачем» да «почему» ставила пожилую, уже на пенсии, врачиху в тупик. Вот и сейчас:
— То, что гинеколог — ладно, но лор-то здесь при чем? Я же не на ушах кататься собираюсь.
