Виталий Мелентьев - Одни сутки войны
Впрочем, это не дело… Это признание своей вины, основание для последующего презрения, это — предательство семьи и тех, кто рекомендовал в партию, в разведку. Нет, их подводить нельзя… Самое правильное сейчас встать и идти по маршруту группы. Ошметки тумана еще кое-где висят. За ними можно будет спрятаться от своих, потом, приблизившись к переднему краю противника, подняться в рост да еще пострелять по дзоту или наблюдательному пункту. Уже рассветает. Немецкие пулеметчики не промахнутся…
Он должен был проводить группу. Он проводил ее. В служебном своем рвении проводил дальше, чем следовало. И вот результат: убит. В этом случае все в порядке. Семья будет получать пенсию, друзья посочувствуют — такое наше проклятое дело. Ругают штабников, а что они могут сделать? Это единственный выход. По-своему честный. Собственный приговор, самим приведенный в исполнение. Никто ничего не теряет и не выигрывает…
Майор Лебедев сделал несколько шагов к переднему краю, к заболоченной пойме, тщательно расправил гимнастерку, поправил фуражку, словно собираясь на встречу с начальством — офицер всегда должен быть офицером. Тем более разведчик. Потом остановился и усмехнулся.
Хорошо. Пал смертью храбрых… Но ведь это подарок врагу! На его, Лебедева, место сядет другой человек, и снова пойдет в тыл врага новая группа, потому что война безжалостна и командующему нужно знать, что появилось перед фронтом его армии. Если он не узнает этого — на армию, на знакомых и незнакомых людей может обрушиться непредвиденный удар и погибнут уже не только разведчики, но и тысячи других солдат. И именно он, майор Лебедев, ценою жизни спасая свою честь, честь своей семьи и друзей, будет виноват в смерти и страданиях многих людей.
Да, крути не крути, а выбор, как и все на войне, вырисовывался безжалостный и точный. Выбор совести, офицерской чести.
Справа, там, куда уходила излучина заболоченной, очистившейся от тумана поймы, небо тронула розоватость, и невидимая сплюшка опять сообщила, что она спит. Майор вздрогнул — он так и не привык к птичьему щебету, — круто повернулся и зашагал в тыл, подальше от невезучей землянки, тайно выкопанной, тайно покинутой и теперь молчаливой, как могила.
Лебедев пошел в тыл, где был его «виллис», где сидели специально натренированные радисты, которые вот уже три дня слушают эфир на необычной, подстроенной к немецкой волне. На это тоже делалась немалая ставка. Радисты Зюзина учились «выстреливать» сообщения в перерывах между немецкими передачами, что затруднило бы противнику пеленгацию раций. Кого слушали радисты, они не знали, хотя все это время майор Лебедев дважды в день появлялся у них и спрашивал:
— Ничего?
— Никак нет, — отвечал старший, — имеется. — И протягивал бланки с текстами, которые составлял майор для тренировки зюзинских радистов.
Ребята справлялись с заданиями хорошо, но Лебедев, получив бланки, становился печальным, озабоченным и ронял:
— Плохо…
И в этот раз он тоже зашел к радистам и спросил, как всегда:
— Ничего?
Сердце у него колотилось, как никогда, он боялся, что ему ответят: «Попали в засаду». Только сейчас, у радистов, он понял, что в нем все еще жила какая-то надежда. Скорее всего на нелюбимого им, но везучего лейтенанта Зюзина. Может быть, там в тылу, он, строптивый, оставшийся без начальственного надзора и руководства, все решит по-своему, все переиграет и выскочит из неминуемой передряги…
Старший смены ответил:
— Никак нет. Молчат.
— Значит, не время, — сказал майор и поспешил уйти, хотя, честно говоря, должен был остаться и ждать еще одного сеанса связи: надежда все еще теплилась.
Лебедев поехал в штаб армии, разбудил начальника разведотдела и доложил, что он думал и видел.
— Вы, конечно, понимаете, чем это пахнет? — спросил полковник Петров своим обычным, мягким, вкрадчивым баском.
— Разумеется. Поэтому и не дождался второго сеанса связи.
— Странно… Логичней было бы дождаться: все-таки какая-то надежда…
— Возможно. Но о результатах сеанса можно узнать по телефону. Последствия же провала нужно срочно ликвидировать.
Полковник походил по избе, потрогал зачем-то угол русской печи и решил:
— Нужно немедленно доложить командующему.
— Так точно.
— Докладывать будете вы.
— Есть.
Майор Лебедев представлял, что означает этот доклад. Он приготовился к худшему и не ждал поблажек. Сам он уже как бы отрешился от действительности, от самого себя, прежнего, и теперь жил чужими, точнее, общими интересами, для которых он, как таковой, не имел ни малейшего значения. Он выполнял свой офицерский долг. Может быть, последний, но все-таки долг.
Полковник опять походил по избе, спросил:
— Есть хотите?
— Нет. Пить.
— А я, представьте, как только неприятность, хочу есть. — Петров достал консервы, хлеб, открыл термос и поставил два стакана. — Пейте. И все-таки советую поесть.
Майор выпил теплого крепкого чая, потом, поколебавшись, налил второй стакан.
— Сядьте. Следующий сеанс в пять утра?
— Так точно.
— Сейчас четыре двадцать. Подождем докладывать командующему. Давайте подумаем, в чем наша ошибка.
— Думал. Все время думал. Найти не могу.
— Предположить, что кто-то из нас троих шпион, невозможно. Что кто-то проболтался — тоже. Значит, нужно искать утечку информации извне. Во-первых, Зюзин отбирал людей только из своего взвода, хотя об отборе знали все разведчики роты. Когда отбирают людей, опытные разведчики могут предположить, что задание сложное. Если они при этом знают, что на таком же задании уже сгорели три группы, вывод сделать нетрудно.
— Правильно. Но все три группы были из равных разведрот. Во всех трех ротах никто не знает, что они погибли. Наоборот, как было договорено, их осторожно информируют, что группы продолжают выполнять задание.
— Все равно нужно проверить этот канал. Во-вторых, штабные работники. О провале могли знать… — Полковник Петров перечислил всех, кто мог знать о провале. — Но они знают также и другое: больше разведгрупп через линию фронта засылать не будут. Пошлют воздухом. Такие группы действительно готовятся. Следовательно, о группе Зюзина они не знали, как вы не знали о десантных группах.
— Возможно, ненадежный человек был в самой группе Зюзина?
— Возможно. Контрразведчики высказывали сомнения насчет некоего Матюхина. Но и они не знали, для чего отобрана группа Зюзина и, значит, Матюхин. Остановимся на этом варианте: Матюхин или кто-то другой — ненадежен. Зюзин, по вашему докладу, тоже был обеспокоен и, стараясь — подчеркнем это «стараясь» — нарушить установленный срок, пошел в разведку как бы по наитию. Значит, даже если у него в группе был предатель, он не успел бы известить об этом противника, а тот — организовать засаду.
