Персиваль Рен - Похороны викинга
– Не знаю, – сказал Джордж Лоуренс.
– Ровно ничего. И никого. Даже того, кто стрелял при моем приближении. Теперь я не сомневался в том, что туареги не входили в крепость. Казарма была в идеальном порядке: личные мешки на полках, посуда в висячем шкафу, кровати застланы. Вероятно, тревога была дана сразу после обычного осмотра помещения. Все вещи были на местах. Запасы были не тронуты. Рис, кофе, бисквиты, вино. Во всем форту не было ни одной недостающей вещи…
– Кроме одной винтовки, – пробормотал Лоуренс.
– Совершенно верно, друг мой. Где была та винтовка, штык от которой остался в сердце коменданта? Кто-нибудь из мертвецов заколол коменданта, забросил свою винтовку за горизонт и вернулся на место? Вряд ли.
Может быть, какой-нибудь туарег добыл при разгроме одного из наших разведочных отрядов в пустыне французский штык и, будучи специалистом в метании ножа, бросил его через стену и попал в сердце коменданта? Маловероятно. Человек, вооруженный винтовкой, едва ли вылезет из-за прикрытия, чтобы швыряться штыками. К тому же штык в груди коменданта торчал рукоятью вниз. Непохоже, чтобы он прилетел из-за стены.
Нет, эта гипотеза так же нелепа, как и предположение, что коменданта закололи мертвецы. Оставалось предположить, что коменданта заколол кто-нибудь из его солдат. Последний из оставшихся в живых. Заколол и со своей винтовкой бежал из форта. Но почему? Почему он не остался ожидать нас? Все бы, конечно, подумали, что комендант был застрелен туарегами, как и прочие. Для этого ему достаточно было прострелить мертвому коменданту голову и поставить его труп в амбразуру. Если он был способен в такую минуту убить своего начальника, то почему бы ему не приписать победу себе и не увенчать свою месть наградой, заслуженной убитым? С какой стати ему было бежать и рисковать умереть в пустыне от жажды или от ножа туарега? Нелепица.
Я чуть не причислил эту гипотезу к двум первым фантастическим гипотезам. Но тут я вспомнил револьвер в руке убитого коменданта. Один патрон в нем был выстрелен. Неужели человек, защищающий форт в таких невероятных условиях, станет забавляться стрельбой из револьвера по скрытой мишени на триста ярдов? Особенно, когда у него под руками несколько десятков винтовок и несколько тысяч патронов! Конечно, нет. Этот патрон был выстрелен в кого-то, кто был в самом форту, а не вне его. Может быть, в того, кто его убил и потом бежал. Но почему он бежал? Ведь если бы он оставил труп коменданта в амбразуре, никому не пришло бы в голову обвинять его в убийстве.
Вдруг мне пришла в голову новая теория: кто-то убил коменданта до начала боя, а потом организовал эту фантастическую оборону и сам погиб на своем посту. Все это возможно, но кто же поставил последний труп в амбразуру? Единственный труп, не стоявший в амбразуре, лежал поблизости от коменданта. Он лежал на спине и был аккуратно прибран. Его глаза были закрыты и руки сложены крестом на груди.
Но где же был последний защитник форта? Тот, кто поставил и прибрал все трупы. Тот, кто стрелял при нашем приближении. Почему он стрелял, если хотел скрываться или бежать?
Я почувствовал, что у меня кружится голова и что если я сейчас же не начну действовать, то сойду с ума. Надо было подняться на крышу и удостовериться в двух вещах. Во-первых, надо было осмотреть все трупы: может быть, кто-нибудь из них не был поставлен кем-то другим. Во-вторых, нет ли среди них кого-нибудь, убитого в упор из револьвера. Это и был бы убийца, в свою очередь застреленный комендантом и поставленный им в амбразуру…
– После того как ему самому проткнули штыком сердце, – добавил Лоуренс.
– Я сам об этом вспомнил и прямо чуть не заплакал, – ответил Божоле.
– Когда я начал подниматься по лестнице, я вдруг вспомнил про исчезновение моего трубача. Я быстро обошел все помещения и никого не увидел. Полная тишина. Это был самый страшный удар, Джордж, из всех, перенесенных мною в этот страшный день.
«Трубач! – закричал я. – Трубач»! Я выбежал на внутренний двор и продолжал кричать до хрипоты. Ни звука в ответ. Тишина.
Тогда меня охватил страх. Я бросился к воротам, повернул огромный ключ и распахнул их тяжелые половинки.
Я увидел весь мой отряд и сержанта, отдавшего приказ об атаке. Только тогда я вспомнил, что назначенные мной десять минут прошли.
После ванны и завтрака оба друга лежали на узких, тряских койках, примиренные с шумным миром, если только вообще можно было примириться с безвыходной духотой и неизбежной пылью раскаленного купе.
– Джордж, старина, – начал Божоле. – Верите ли вы в спиритизм и чертовщину?
– Я твердо верю только в чистый спирт – это самая настоящая чертовщина, сам пробовал, – лениво ответил Лоуренс.
– Это единственное объяснение, которое предложил мне мой сержант-мажор, когда увидел, что творилось в форту.
«Дьяволы и призраки», – прошептал он, увидев убитого коменданта и узнав, что трубач бесследно растворился в воздухе вместе со своей трубой и винтовкой.
«Сержант-мажор Дюфур, – сказал я. – Выставите караулы. Пусть отряд сведет верблюдов на водопой в оазис. Сержант Лебоди будет командовать караулом. Прикажите ему зажечь костры и дать обед отряду. Через час всех поставить на рытье могил. Когда появятся разведчики отряда сенегальцев лейтенанта Сент-Андре, пусть доложат мне. По тревоге пусть немедленно все вступят в форт. Без этого чтобы никто не смел входить. Поставьте у ворот пост. Потом возвращайтесь и помогите мне разобраться в этом проклятом деле. Ахмед сделает нам кофе».
И я дал ему кусок шоколада и стаканчик коньяка. Он обоим нам пригодился, этот коньяк.
Пока я был один, я предпочитал оставаться на крыше под ярким солнцем. Я не протестую против туарегов, но не люблю дьяволов и призраков, убивающих людей штыками и похищающих трубачей в полном снаряжении. Я не мог за себя поручиться и был в опасной близости к тому веселому состоянию, которое мы называем «кафар». Лихорадка, ночь в седле и, наконец, мои разговоры с мертвецами.
Я сидел и смотрел на лицо убитого унтер-офицера. Джордж, оно было ужасно. Оно было искажено дикой ненавистью, болью и бешенством. Он был убит несколько часов назад. Жара, мухи…
Я не мог больше на него смотреть. Я стал смотреть на лежавшего рядом с ним солдата. Кто-то с благоговением прибрал его труп. Под голову ему была положена сумка. Что это могло значить?
Потом я взглянул на стоявшего с непокрытой головой солдата. Того, которого я увидел, когда объезжал форт и впервые заметил, что его защитники мертвы. Он был убит пулей между глаз. Я инстинктивно стал искать глазами его кепи. На земле я увидел два кепи. У одного из них подкладка была вырвана и внутренний кожаный ободок выворочен наружу. Кто-то с силой вывернул его, может быть, вытаскивая что-то, зашитое под его подкладкой? Это не могло быть сделано срикошетившей пулей. Пуля, убившая того, кто стоял у стены, попала ему под козырек. Тот, кто лежал со скрещенными руками, был убит пулей в грудь. Пуля не могла тронуть этой фуражки. Человек, убитый наповал, не станет снимать фуражку и выворачивать ее внутренности. Он дергается, может быть, поворачивается и падает. Конечности вздрагивают, и все кончено.
