Татьяна Зингер - Нечего бояться
Кроме меня, тут находилась всего одна девочка. Около угловой постели рыдала в голос Катерина, та самая, которая получила утром выговор. Она встречалась с Денисом, уезжающим парнем, а теперь заверяла, что не найдет себе места и никогда его не забудет.
Ник скривился.
-- Истеричка.
-- Влюбилась, с кем не бывает? -- и, чтобы нечаянно не напомнить о Кристине, перевела тему: -- Носки, три пары.
-- Есть. Что дальше?
Я, поудобнее усевшись на собственные ноги, промотала список.
-- При необходимости: расческа.
-- Забираю, -- фыркнул Ник, засунув ту в боковой кармашек. -- Жадный я, утащу отсюда всё, что найду. Пусть Единство раскошеливается на поступающих, а не пихает им чужие обноски.
-- Как скажешь. Личные предметы -- не более килограмма веса.
Ник оглядел пустую прикроватную тумбочку. Мечте забрать побольше вещей было не суждено сбыться. С личным у нас туго. Не собираем, да и зачем? Память хранить не о ком, милые безделицы остались в детстве; мы или выбросили их, или раздали малышне. У Кристины ничего не попросили (из-за волнения попросту забыли), а Грин отказался от "памятной ерунды", как он её назвал.
-- Дай что-нибудь, -- потребовал Ник и пасмурно оглядел меня с макушки до пяток.
Озадаченная я ощупала карманы брюк, развела руками.
Катерина заливалась слезами. Её возлюбленный не выдержал и, рявкнув, приказал не портить ему настроение. Девушка выбежала из комнаты. Громко хлопнула дверь, ближайшие к ней стекла зазвенели.
Ник, отвлекшийся на ссору, вновь обернулся ко мне. Во взгляде появилась мольба. Я нервно провела по заплетенной косе и нащупала резинку для волос. Рывком стянула. Ник надел "подарок", подобно браслету, на запястье, покрутил тем.
-- Спасибо, -- с искренней благодарностью сказал он.
Я насупилась. Лучше бы съехидничал или вовсе отказался от резинки. А то принял как роскошь. Ну-ну, старая и растянутая, поблекшая от долгой носки и превратившаяся из голубоватой в безжизненно серую. Замечательный подарок.
После коротких сборов рюкзак наполовину заполнился вещами. Больше не отыскалось, хоть постельное белье забирай.
-- Так, а теперь прощальный ужин, -- Ник ударил ладонью по покрывалу, спросил с ехидством: -- Кстати, где твой фирменный пирог?
-- Эй, раз он плохой, я тебя им не угощу, -- я скрестила руки на груди.
-- Шучу-шучу, -- друг подмигнул.
-- А я и не готовила, -- подмигнула в ответ. -- Кухня занята, к тому же он получается совершенно мерзким.
В прошлый раз, на день рождения, я его умудрилась не пропечь. И без того худшее кулинарное произведение в мире получилось ужасным. Ник, между тем, съел целый кусок и даже похвалил за старания. Уже после, когда я опробовала вязкий "шедевр", поняла, в чем подвох.
Нет, обойдемся без несварения желудка. Я захватила бутербродов и фруктов с обеда, должно хватить.
-- Куда мы? -- поинтересовалась я, когда Ник вывел нас из барака и повел по мокрой от луж дорожке.
-- Сюрприз, -- протянул он, вынув из нагрудного кармашка ключик.
-- От кабинета? -- безошибочно угадала я.
Не понять, от какого, но без сомнения -- замок школьный, хлипкий. В жилых помещениях ставили массивнее, поэтому ключи к ним увесистые. И на ключе бирка, только номера не разглядеть. Ник не ответил, но провел меня именно к школе, обогнул её. Через кусты пролез к окну, едва надавил на створку, и та приоткрылась.
-- Утром сломал защелку, -- по-детски похвастался Ник.
-- Ты представляешь, какое нам грозит наказание? -- засомневалась я. -- Ударов тридцать, не меньше.
Но Ник уже исчез в проеме, и я последовала его примеру. Мы очутились в темном коридоре. Без света он приобрел зловещий дух. Бюсты правителей превратились в пугающие тени; сквозь задернутые жалюзи проникали одиночные лучики, освещали чьи-то лица: глаза, губы, носы. И хоть я на зубок помнила, где кто, но поежилась.
-- Очаровательная обстановка.
-- Повод обязывает, -- парировал Ник и двинулся вперед, разгоняя пугающую тишину звуком шагов.
Он провел нас к кабинету математики. Щелкнул замок, плохо смазанная петля визгливо скрипнула. Свет не включали; просидели весь вечер во мраке, поедая бутерброды да запивая их водой, набранной из раковины. Успели и пообщаться, и помолчать; и вспомнить смешные случаи, и поджать губы, отгоняя печаль.
В конце концов я не выдержала и заревела. Беззвучно, но плечи поднялись и опустились, а дыхание участилось. Ник шепнул:
-- Сестренка, не плачь.
Разумеется, он не был моим кровным братом. Нас младенцами забирали у родителей и отправляли в лагеря, где растили, обучали и прививали самостоятельность. Наблюдатели называли это "отрывом от развращающей семейной привязанности". Любовь, забота, симпатия губительны. Они ослабляют. Семьи должны создаваться ради продолжения рода, а не из-за эмоций. Те, как убеждали взрослые, скоропортящиеся.
Как и всех, меня перевели из А-03 в А-02 в десять лет. С первого же дня отношения с сектором пошли наперекосяк. То ли я что-то сказала, то ли сделала -- уже не вспомнить, но новые соседки по спальне ополчились на меня. А может, тому виной ненавистная буква "А", которая незаслуженно ставила свою обладательницу в первые ряды? Или имя, отличающее от остальных? Много ли надо для неприязни? Были Ларисы, но Ларок за пятнадцать лет я не встречала.
Началось с тычков и обидных прозвищ, но вскоре им захотелось "крови". Однажды на перемене четыре девочки выловили меня в коридоре и отпихнули в женский туалет. Сопротивлялась, но бесполезно. Они старше, сильнее. Обмакнули головой в унитаз и, хохоча, отсчитывали секунды. Сколько продержусь, пока не сдамся, не замолю о пощаде. Я молотила руками, верещала и теряла драгоценный воздух; просила отпустить, но бесполезно. Девочки грозились, что устроят "несчастный случай", если пожалуюсь учителям. Я боялась, потому что не знала: пока не дашь отпор -- не отстанут. Бьют исключительно слабых, сильные способны побить их самих.
Не помню, как в туалет вошел мальчик. Ник. Он приказал девочкам исчезнуть, передал полотенце и долго утешал, пока я, захлебываясь плачем, жаловалась на жизнь. Он до сих пор не признался, как узнал об издевательствах и почему решил помочь. Но уже вечером все знали: это мой брат. Трогать меня опасно. Ник дружил со старшими парнями; его почему-то уважали, принимали на равных. Хотя что такого в одиннадцатилетнем худощавом мальчишке? Обычный ребенок. Впрочем, я тоже чувствовала в нем уверенность, взрослую серьезность.
Брат... Светловолосый, остроносый -- он действительно чем-то напоминал меня. Только Ник к пятнадцати годам похорошел и возмужал, а я так и осталась нескладной дурнушкой. За доброту, отзывчивость, характер Ника любили многие. Но больше всех -- я.
