Арсений Малинский - Линия перемены дат
— Наверное, у русских плохо поставлено медицинское обслуживание населения. Боятся заразить своих. Русские — коварные азиаты. — Довольный своей выдумкой улыбнулся Бэндит.
— Но они все как один — инженеры, сэр. Я беседовал с некоторыми. Кто может запретить мне, хозяину корабля, спрашивать любого, кто находится у меня на борту? Кроме того, мне опять обещали пакет с 10 тысячами таллеров. Кто дает такие огромные деньги?
— Тот, кому вы служите.
— Я служу флагу своей родины, флагу Соединенных территорий.
Бэндит пожал плечами. Наивность этого мальчишки становилась несносной. И это была очень опасная наивность. Особенно сейчас. Сам Бэндит не понимал, как можно служить куску ткани матрацной расцветки.
— Я считаю этот разговор излишним, — раздраженно сказал полномочный представитель монополии. — Запомните: вы служите не государству, не флагу, а тем, кто вам платит! От этого и танцуйте. От вас требуются только исполнительность и молчание. Тем, кто вас нанял, вероятно, плевать на ваше сердоболие. Они дают вдесятеро больше, чем правительство. Кстати, это правительство содержат тоже они. Еще один такой вопрос, и я не гарантирую вас от явки в комиссию сенатора Мак-Серти. Вам доверяют и платят не за эти рассуждения.
25. ПРОВАЛ
Над только что полученной радиограммой стоило задуматься. Пока о ней знал только он и шифровальщик — комсорг Черных. Положение было, действительно, трудным. Командование сообщало начальнику поста о том, что Перевозчиков умер от отравления. Предлагалось усилить наблюдение за морем, воздухом и особенно берегом, мобилизовать личный состав поста и маяка на четкое несение службы и всемерно усилить бдительность.
— Легко сказать, — горько усмехнулся главстаршина. — В словах приказа сказано, что необходимо сделать. Но вот проклятый вопрос: как это сделать? Всего двадцать три человека… Наверняка, убийца среди них. Как же мобилизовать личный состав? Тогда преступнику все станет известно, и он примет необходимые меры предосторожности или, на худой конец, скроется.
Ничего не придумав, Штанько решил посоветоваться с начальником маяка — старшиной первой статьи Конкиным. В маленьком гарнизоне было только два коммуниста: Штанько и Конкин.
Выслушав Штанько, Конкин задумался:
— Сложная штука, Василий Иванович. Пожалуй, разумней всего будет провести комсомольское собрание.
— Так оно у нас было три дня назад. Соберем сейчас — узнают все. Это вызовет подозрение. А если убийца с комсомольским билетом?
— Исключать это нельзя. Послушай, главный, я так думаю: пусть враг — среди комсомольцев. Так ведь он один. Если нацелить всех — пусть он знает, этот враг. Подумаем, что он может сделать.
— Скрыться, например.
— Не думаю. Скроется — значит, прямо укажет на себя: это я. Скорее всего притаится, будет молчать. А комсомольцы будут все знать. Потом ты забыл — так нельзя. Ничего без людей не сделаешь.
— Верю, — согласился начальник поста. — А повод для собрания я уже нашел: прием в комсомол. Постой! — спохватился главстаршина. — А не приведет ли это к тому, что все будут коситься друг на друга?
— Это как повести дело, как объяснить. Хлопцы у нас разумные, должны понять. Давайте-ка сначала посоветуемся с командованием «Шквала» и следователем.
Получив одобрение со «Шквала» и дельный совет Трофимова — предоставить комсомольцам высказывать все их предположения, Штанько и Черных в тот же вечер созвали комсомольское собрание.
…Это было необычное собрание. После того как комсомольцы дружно проголосовали за прием в организацию молодого матроса Пермитина, главстаршина рассказал комсомольцам о причине смерти Перевозчикова… Он внимательно смотрел на своих подчиненных, видел искаженные от напряжения лица. Все матросы, такие разные минуту назад, сейчас казались до странного одинаковыми. Когда Штанько кончил, несколько секунд стояла тишина. Потом она взорвалась голосами матросов, и в этом гуле трудно было разобрать что-нибудь.
Комсорг Черных изо всех сил стучал карандашом по кружке, заменявшей звонок. Унять матросов казалось невозможным.
— Кружку погнешь, — заметил главстаршина и поднял руку. — Тихо! Товарищи комсомольцы. Иностранные разведки тщательно готовят людей для подрывной деятельности у нас. Те, кого они забрасывают к нам, внешне не отличаются от обыкновенных, порядочных граждан. Таких, каких мы считаем очень хорошими. Проще — таких, как мы с вами. Но они — не наши люди, а значит, не могут себя вести во всем так, как сделал бы наш, советский человек. Давайте припомним: не происходило ли у нас здесь что-нибудь несуразное и подозрительное с житейской точки зрения за последнее время?
От предположений не было отбоя. Матросы припоминали разные происшествия, всякие пустяки, мелочи. То там, то здесь вспыхивал смех. Собрание явно уклонялось от основной задачи и уже становилось несерьезным.
Вот, робея от собственной храбрости, попросил слово только что принятый в комсомол Пермитин. Его полное, обычно румяное, а сейчас ставшее багровым от смущения лицо было серьезным. Серые внимательные глаза пристально, без улыбки, смотрели на товарищей. Вся его плотно сбитая широкоплечая фигура здоровяка-молотобойца требовала внимания. Пермитина уважали за немногословность и большую физическую силу. Матросы замолчали.
— Товарищи, я, может, не то говорю, — смущенно погладил молодой матрос только что начавшие отрастать волосы на голове. — Вы не смейтесь. Прошлую неделю я стоял часовым у баталерки. С вечера шел дождь. Ночью из одного домика, там, внизу, где живут маячники, кто-то вышел и начал снимать белье. А с поста мне все хорошо видно. Я еще подумал: кто это такой забывчивый белье оставил под дождем? Вижу — жена маячного механика. Странно это как-то.
Матросы молчали.
— Подумаешь, нашел странным. Женщина могла забыть. А ты сам не забывал своих вещей? — запальчиво вскочил радист Насибулин. — Вспомни, как тебя не могли приучить из бани стираное белье забирать.
Раздался дружный хохот.
— Разрешите мне сказать, — протянул руку другой. — Вот главстаршина говорил, что Алексей умер от яда. Давайте вспомним: никто из вас не болел животом в тот день? Никто. А, может, видел кто-нибудь, что ел или пил Перевозчиков отдельно от других? Пусть кок отчитается за харч в тот день. Кто был на одном бачке с Перевозчиковым?
— Он вместе ел со всеми…
— Я сам из одного чайника чай наливал ему и себе.
— От одного куска масло намазывали, — посыпались воспоминания комсомольцев.
— Значит, это не тогда и не при завтраке. Так когда же?
