Сочинения в трех томах. Том 1 - Майн Рид
— Скажи моему другу, когда он возвратится из сада, что я хочу говорить с ним.
— Слушаю, сеньор!
Слуга поклонился и вышел.
Вскоре явился Клейли, веселый и беззаботный, как кузнечик.
— Однако вы, мой храбрый лейтенант, как я слышал, недурно проводите время, — сказал я.
— Я чудесно прогулялся. Этот сад — настоящий рай.
— Что же вы делали?
— Кормил лебедей, — засмеялся Клейли. — Между прочим, ваша красотка что-то не в духе сегодня. Вероятно, потому, что не было вас. Она то и дело оглядывалась на веранду…
— Клейли, потрудитесь приказать людям седлать лошадей…
— Как! Ехать так скоро? И без завтрака?..
— Через пять минут мы выступаем…
— Что случилось, капитан? — забеспокоился лейтенант. — Как же ехать без завтрака? Нет, дон Косме не захочет и слышать об этом!..
— Дон Косме…
Появление самого дона Косме помешало мне договорить фразу. И все же, по его настоянию, я решился остаться.
В столовой я раскланялся с дамами со всевозможной вежливостью, но холодно и сдержанно. Я заметил, что это не ускользнуло от Гвадалупе. Мы сели за стол. Горечь, отравляющая мое сердце, отнимала у меня аппетит, я едва притронулся к кушаньям.
— Вы ничего не едите, капитан? Надеюсь, вы здоровы? — спросил дон Косме, видимо, обеспокоенный странностью моего поведения.
— Благодарю, сеньор, я чувствую себя отлично…
Я избегал смотреть на Гвадалупе, притворяясь, что очень заинтересован сестрою, — обычная уловка обиженных влюбленных. Раза два я, впрочем, взглянул на нее украдкой и каждый раз встречал ее тревожный, вопросительный взгляд. Глаза у нее были заплаканные… Не мудрено — она беспокоилась о брате…
Но, кажется, на ее лице выражается упрек? Ведь вечером я относился к ней совсем иначе, — быть может, ей непонятна причина внезапной перемены в обращении… Неужели и она страдает, как страдаю я?
Встав из-за стола, я вызвал Линкольна и приказал готовиться в дорогу. Вслед за мной в сад вышли сестры в сопровождении Клейли. Дон Косме и его супруга остались в столовой.
Повинуясь как бы инстинкту, Гваделупе и я незаметно приблизились друг к другу. Клейли и Люс оставили нас одних.
Мне очень хотелось заговорить с Люпе, но я не решался начать, приготовившись к самому худшему. Мной овладело такое чувство, точно я стоял на краю бездонной пропасти и заглядывал в нее.
Что может быть хуже неизвестности, которая томит и гложет?
Я обернулся к Люпе. Голова ее склонилась на плечо: в руках она держала цветок апельсинного дерева, обрывая лепестки.
Как прекрасна была она в эту минуту!
— Художник не польстил вам! — заговорил наконец я.
Она с изумлением взглянула на меня.
О, эти слезы на чудных затуманенных глазах!
— Сеньор капитан, что вы хотите сказать? — тихо спросила она.
— Я говорю, что художник отнесся к вам несправедливо. Он верно передал ваши черты, но изобразил вас много старше…
— Художник? Какой художник? Я не понимаю вас!
— Я говорю о вашем портрете, который висит в моей комнате.
— А, о том, что висит у зеркала?
— Да, у зеркала, — нетерпеливо ответил я.
— Но это вовсе не мой портрет, сеньор капитан!
— Как, не ваш?!
— Это — портрет моей кузины Марии де Мерсед. Говорят, мы очень похожи друг на друга.
Мое сердце забилось от радости.
— А что это за джентльмен, портрет которого висит рядом?
— Это дон Эмилио… жених моей кузины… Они… они… huyron… (убежали).
Последние слова она проговорила, отвернувшись. Очевидно, ей было трудно говорить об этом.
— Это — комната кузины. Мы ничего не трогаем в ней, — заговорила она снова.
— А где же теперь ваша кузина?
— Никто не знает…
«Тут кроется какая-то тайна», — подумал я и не стал допытываться. Мне было довольно того, что я узнал. Я снова повеселел.
— Пройдемся дальше, Люпита, — предложил я.
Она опять взглянула на меня с выражением глубокого удивления. Ей трудно было понять такие внезапные перемены в моем обращении с нею.
Мне хотелось встать перед ней на колени, рассказать ей все, что было у меня на душе. Я снова верил и любил…
Мы шли вдоль guardaraya. Вся природа, казалось нам, говорила лишь о нашей любви. О ней пели птицы, о ней жужжали пчелы. Солнце выглянуло из-за облачка, стало еще светлей и кругом, и в наших сердцах. Все дальше шли мы по аллее. Ее рука сжимала мою руку. Мы были счастливы…
Мы подошли к группе деревьев какао. Одно из них, сломанное бурей, лежало на земле. Мы сели в тени на его толстом стволе. Я не задумывался о будущем. Расчет и колебание не вмешивались в нашу любовь. «Теперь я задам решительный вопрос, — подумал я, — пусть сейчас же решится моя судьба»!
В жизни солдата, полной перемен, нет времени для скучных формальностей, для сложных тонкостей «ухаживания», флирта…
И не задумываясь, не колеблясь, я склонился к моей спутнице и прошептал на ее языке, словно созданном быть языком любви:
— Guadalupe, tu me amas? (Гвадалупе, любишь ли ты меня?)
— Yo te amo! (Я люблю тебя!) — ответила она просто.
Разве нужно описывать то, что я испытывал в этот момент. Мое сердце было переполнено счастьем!
Мы сидели молча: тот, кто любил чистой любовью, поймет нас…
Послышался топот копыт.
