Леонид Панасенко - Искатель. 1988. Выпуск №4
Поль готов был погрузиться в любые воспоминания. Хоть этим он не принесёт никому вреда.
* * *Поль сидит у себя в комнате, на втором этаже. Дом находится на самом краю городка Ньёр–ля–Фонтен. Дальше железная дорога идёт уже по полю. Он сидит тихо. Вот уже почти час не смолкает страшный шум. Немецкие солдаты ведут себя как муравьи в потревоженном муравейнике.
Тяжёлые шаги сотрясают узкую лестницу. Раздаётся стук в дверь, она распахивается. Солдат в каске, подняв автомат с примкнутым штыком, жестом, не терпящим возражений, велит Полю идти за ним. Поль встаёт. Пропустив его вперёд, солдат идёт следом.
Поль оказывается в шеренге людей, выстроенных вдоль церковной стены. Он на самом краю — там, где стена кончается. Перед каждым из них солдат с ручным пулемётом. По краям шеренги тоже вооружённые солдаты.
Мысли Поля всё время возвращаются к одному и тому же. У него в кармане фальшивое удостоверение, которое ему раздобыл брат благодаря своим связям с организацией Сопротивления. По этому документу он зовётся Леклерком, место рождения — Беноде, возраст — на два года то ли меньше, то ли больше, чем на самом деле. Он уже забыл. Во всяком случае, удостоверение узаконивает его присутствие здесь, иначе он должен был бы находиться на принудительных работах. Неподчинение властям — это не то же самое, что активное сопротивление, это сопротивление пассивное, но наказание может последовать ничуть не меньшее. Только спасёт ли его удостоверение?
Поль глядит на семьи людей, выстроенных в шеренгу. Его родные тоже здесь. Кто плачет, кто крепится. Поль же улыбается. Но вовсе не потому, что он такой смелый. Улыбка у него непроизвольная, да и всё равно делать нечего. Без улыбки ему не обойтись. Всё–таки как–никак он отличается от других. Да и несподручно убивать того, кто улыбается. Так по крайней мере думает сам Поль.
Тяжелее всего то, что ровным счётом ничего не происходит. Солдаты стоят молча, даже не шевельнутся. Один только офицер прохаживается за рядом солдат с ручными пулемётами. Он высокий, худой, остролицый. Поль бросает взгляд направо. Прямо от края церковной стены тропинка ведёт в поле. Вдоль неё кусты. Рванувшись, он бы за несколько секунд добрался до них. А там поле идёт под уклон, растут яблони, какие–то деревца.
Но Поль отказывается от этой мысли. Его пристрелят как зайца. Он и десяти шагов не сделает.
Но и оставаться здесь, в этой грозящей тишине, означало кончить тем же.
Тишина — это, пожалуй, не то слово. Слышно, как вдали, у Дамфрона, палят пушки. Сейчас июль сорок четвёртого. Накануне Поль слушал передачу Лондонского радио. Немецкие войска отступают, но на беспорядочное бегство это непохоже.
Часов у Поля нет, но он хорошо ориентируется во времени, как другие — на местности. Поль знает, что стоит здесь, спиной к стене, уже добрых четверть часа. Погода прекрасная. Лучшего времени, чтобы умереть в двадцать два года, не придумаешь.
Появляется ефрейтор, отдаёт честь офицеру и говорит что–то по–немецки, после чего уходит. Офицер обращается к присутствующим на ломаном французском языке: он ждёт распоряжений из Майены. Потом замолкает и снова принимается ходить взад–вперёд за спинами солдат.
Поль вспоминает об объявлениях на стенах парижских домов, объявлениях на двух языках, которые он читал, когда ещё мог свободно ходить по улицам: «Bekanntmachung!» Какие распоряжения могут дать местные немецкие органы власти, которые эвакуируются при отходе войск? Поль знает, какие решения принимаются в таких случаях.
Следующие четверть часа проходят вдвое медленнее, чем предыдущие. Некоторые из членов семей выходят из толпы, чтобы попытаться переговорить с офицером. Он приказывает им отойти ещё на десять шагов. Люди, стоящие у стены, переглядываются. Раздался шёпот, прерываемый криком «молчать!».
Вот и все события, которые занимают людей, томящихся в ожидании. За день солнце успело здорово нагреть стену. Поль прислоняется к ней спиной. Через рубашку и тонкую куртку он чувствует тепло от шероховатой стены. Поль словно сживается с каменной кладкой. Сам становится стеной.
Прошло ещё четверть часа, и на дороге появляется грузовик. Остановив его, водитель выходит и что–то говорит офицеру. Следуют краткие распоряжения, солдаты ведут задержанных к грузовику, и те садятся в кузов. Лишь одному из них досталось прикладом. Почему — Поль не знает. Это молодой учитель, у которого каникулы. Поговаривают, что его арестовали раньше других и уже успели допросить.
Членам семей разрешено передать еду тем, кого увозят. Мелькают буханки хлеба, сыр, пироги. Многие не могут сдержать слёз.
Солдаты тоже залезают в кузов, и машина трогается с места. Поль смотрит, как уплывает назад и уменьшается в размерах толпа рыдающих родных.
Их всех загнали в маленькую залу городской управы, откуда предварительно вытащили кое–какую мебель. Оставили им два ведра, и дверь закрыли на ключ.
Всегда находятся люди, знающие больше других. Говорят, что рано утром убили немецкого солдата. Тот, кто это сделал, пытался убежать, но его прикончили. Однако немцы думают, что он был не один. Они считают, что это террористическая акция. Замешано Сопротивление. Одного подозрительного задержали, допрашивали и пытали. Это как раз и был молодой учитель по имени Клод. Здесь, в наспех оборудованной камере, его нет. Учителя заперли отдельно.
Оптимисты думают, что их угонят в Германию. Другие настроены более мрачно, говорят о расстреле, о побеге. «Какой там побег?» — думает Поль. Эта затея кажется ему бессмысленной и совершенно невыполнимой.
Настаёт ночь. Не хватает места. Некоторые, и Поль в том числе, дремлют сидя, прислонившись спиной к стене.
Утренний свет затопляет залу. Поля допрашивает настоящий пруссак, каких редко встретишь на самом деле. Бритая голова, толстый затылок, круглые очки с железной оправой, голубые, словно стеклянные глаза. Эта ходячая карикатура держит в руках удостоверение, подделанное в подпольной типографии партизан–коммунистов. Отличное, кстати сказать, удостоверение, со штампом городской управы, вместе со всеми архивами сметённой с лица земли во время бомбардировки.
Но Полю так и не удаётся вспомнить год рождения, который стоит в документе. То ли 1920, то ли 1924. Он говорит неправильно. Офицер впивается в него своим блёклым взором и слушает, не подавая вида. Разволновавшийся студент или юнец, уклоняющийся от отправки в Германию? Кажется, что этот допрос — сущая формальность, и немцам без того забот хватает: городская управа гудит как улей, звонят телефоны, то и дело кого–то вызывают, отдают приказы.
