Александр Мартынов - Работа на лето
Генка отложил вилку и встал.
— Помните, у вас есть повесть "Дорога на бастион"? — спросил он, не сводя глаз с лица Вячеслава Петровича. — И герой — мальчишка Санька… Это ведь Крым? Севастополь? Вы так хорошо о нём пишете… А теперь представьте себе, как вашему Саньке запретили говорить порусски. В Севастополе, где похоронены наши адмиралы. Я их имён не помню, если честно. Я из другого поколения… Вы помните наизусть, наверное… Но вы согласились отдать Севастополь, чтобы не было крови… А я… я не взрослый, я ребёнок. Но я бы пошёл драться. Я бы зубами грыз. И гордился бы, что лягу в одну землю с теми, кто не считал, что земля — это… это просто так. Это не просто так. И флаг не просто так. И честь, и вера, и слава, и память… А для кого всё это просто так, тот сам просто так… И те, про кого вы пишете, что они тупые убийцы — они не считали, что Россия — просто так. Они её защищали, как могли, хотя им все мешали — мамки солдатские разные, суки продажные… — Генка повысил голос, видя, что Кропилин воздел брови. — Да, суки! И другие! А они — защитили! Это благодаря им у меня английский в школе пока иностранный язык! Это благодаря им наши девчонки пока паранжей не носят! Да, они матом ругаются! И водку пьют! И киверов у них нет! И мой отец такой! Но они… — Генка сглотнул. — А если так, как вы пишете… то вот так однажды можно всё оправдать, потому что жизнь важнее. Важнее чего? Всего? Всеговсего? Я не знаю, я сказать просто не могу, — Генка сел, поморщился от боли в колене. — Простите… Я сейчас уйду, только одежду принесут… А что до жизни ребёнка… Сколько тысяч их погубили потому, что в своё время не нашлось того, кто за неделю утопил бы в крови нарождавшийся бардак? Да, крови было бы много. Но меньше, чем при кровопускании, растянутом на полтора десятилетия.
— Это не твои слова, — сказал Вячеслав Петрович потрясённо.
— Не мои, — согласился Генка. — Я так не умею, я же… дитя. Но мысли — мои, поверьте. Ваши нынешние герои — слюнтяи. Сказочка для самых маленьких, розовый сон. Мне кажется, прежние ваши же герои нынешним руки бы не подали… А идеи, которые вы исповедуете, опасны не для власти, не для армии. Они Россию губят. То, что от неё осталось. И между этой гибелью и нами — и вами тоже! — стоит только армия. И вообще те, кто верит, что за флаг можно умереть. Они и на гражданке есть, просто там они рассеяны среди… массы… — Генка вдруг улыбнулся и предложил: — Хотите я вам стихотворение прочитаю? Это вообщето песня, но гитары нет.
— А ты сможешь под гитару? — спросил Кропилин. — Он смотрел как-то странно — без обиды и с жалостью. — У меня есть.
— Ну… — Генка замялся. — Давайте… Только я плохо пою. И играю не очень хорошо. Так. Тренькаю.
Вячеслав Петрович принёс из соседней комнаты чехол коричневой кожи, раздёрнул «молнию» и достал гитару чёрного лака. Генка положил ногу на ногу, устроил инструмент и, даже не пытаясь его настроить, объявил:
— Очень личное в войне. Слова Розенбаума, музыки нету… Вот.
Вряд ли стоит мне вам объяснять,Что такое для меня и для моих друзейВойна.Всё равно не сможете понять,Если не испита чаша полная еёДо дна…
— мальчишка подыгрывал себе, склонив голову на бок и глядя в пол, стараясь петь "под Розенбаума", но съезжая на свой собственный дискант, только чуть приглушённый:
— Вряд ли стоит мне вас укорятьВ том, что пальцем своим чистым тычете всех насВ дерьмо.Никогда не сможете понять,Что такое заходить живымК убитому домой.Вряд ли стоит мне вам предлагатьНе смотреть с усмешкой на одетый парнем домаКамуфляж.Никогда не сможете понять,Как горит, идя к земле свечою, ИЛ,В котором дембеля.Вряд ли стоит протирать лады,Чтоб вы поняли жару, в которую с умаСбежалОтгонявший от отравленной водыОгнемётом своих собственных солдатСержант! — Генка мотнулся, ударил по струнам…— Крикну братьямМёртвым или живым:"Братья, хватит! Это были не мы!!!Братья, хватит! Это были не мы… "Вряд ли стоит говорить о том,Что вам кажется таким неблагородным деломМесть!Но попробуйте сдержать свой стонЗаглянуть в ведро с кусками другаИ простить суметь…Вряд ли стоит мне просить за тех,Кто по вашей милости у БогаПолучил отказ.Никогда вам не понять тех стен,На которых по ночам бессоннымПлачут сотни глаз…
— Вячеслав Петрович слушал молча, откинувшись на спинку кресла и глядя на мальчишку немигающими глазами. А Генка пел:
— Вряд ли стоит мне вас убеждать,Что неправильно живёте — во грехе живётеВы!Всё равно не сможете понять,Как порой приятно перед боемПокурить "травы".Крикну братьямМёртвым или живым:"Братья, хватит! Это были не мы!!!Братья, хватит! Это были не мы… "И вряд ли кемто мне права даныВ этой песне рассказать всё то,Что знаю только я.Никогда вам не понять луныТой, что смотрит мне в лицоИз кровью сытогоручья… Вот и вся песня…
— Генка взглянул на писателя и вдруг смутился. — Вы извините… пожалуйста. Но мне просто обидно. Вы такой хороший человек… и умный… но… но такой глупый… Ой! Извините… Я ведь, повашему, тоже отрицательный герой. Типа Пташки из "Полян, где танцуют скворешни", только мелкий. Пока.
— Ты и это читал? — усмехнулся писатель, принимая гитару.
— Я говорил, я много читаю…
— Мда, — Кропилин погладил пальцами гриф и непонятно сказал:
— Конференция четырёх держав. (1) — Но ты всётаки не считаешь меня совсем уж бездарным?
— Я?! — Генка вытаращил глаза. — Да что вы… Правда, вы, помоему, гений. Ну а как распоряжаться своим талантом — каждый ведь сам решает.
Теперь уже вытаращился сам Кропилин. И захохотал — так, что заколыхался живот, искренне и весело. Генка растерянно улыбался, потом тоже начал смеяться. И всё ещё смеялся, когда писатель сказал серьёзно:
— Да, ты много читаешь… Ну а какая моя книга тебе больше всего нравится? Назови, для меня это очень важно.
Генка честно задумался. Потом решительно сказал:
— "Мальчишка с клинком. "
— Ого, — Кропилин покачал головой. — Но она же совсем старая.
— Ну и что? — Генка пожал плечами. — Она про вечное.
— Погоди, я сейчас, — Вячеслав Петрович грузно поднялся и вышел, унося гитару в соседнюю комнату. Он вернулся минуты через неся в руке тоже свежеизданную книжку и ручку. — У меня с собой как раз есть экземпляр, я встречался со школьниками в Новгороде по дороге сюда… — он раскрыл первый форзац и спросил: — Тебя как зовут? — Генка замялся. — Ну и ладно… — черкнув несколько строк, он протянул книгу мальчишке. — Держи. Дарю.
