Юрий Вознюк - Таежная одиссея.
Часы показывали половину девятого, когда мы вышли на берег Б. Уссурки и в изнеможении опустились возле оставленных лыж.
— Пропал Новый год! — с досадой сказал Димка, растирая затекшее плечо.
— Может, пойдем к старику?
— И клетку у него делать из-за одной ночи..? Да и выпить у него, наверное, нет, — добавил он.
— И мексиканки, наверное, уже поджидают, — не удержался я.
— Да, все нехорошо…
Идти на лыжах и тащить на плечах рысь стало совсем невозможно. Груз раскачивался и валил нас с ног.
— Какого черта мы ее прем на себе, как принцессу?! — возмутился Димка. — Пусть волочится!
Их охотничьих лыж получились отличные санки. На концах лыж мы провертели ножом дырки и из остатков вязочного материала и полосы одеяла соорудили упряжь для собак.
— Хо-хо! — обрадовался Димка. — Я буду сегодня пить медовуху и танцевать индейский танец!
— А клетку?
— Елки-палки… забыл! А что, если посадить их вместе?.. Нет, рискованно: шут их знает, как они живут между собой — вдруг начнут грызть друг друга… К черту клетку! Бежим прямо в деревню — там что-нибудь придумаем.
До полуночи оставалось три часа и двадцать пять километров пути. Собаки легко стронули с места свою поклажу, и мы побежали за ними следом. На зимовье свернули только затем, чтобы сменить лыжи на нарты. В половине двенадцатого ночи мы взбирались на берег возле Мельничного, а еще через десять минут открыли дверь в дом Аянки.
У него уже собрались гости.
— Дима Моргун пришел! — всплеснула руками хлопотавшая возле плиты Ульга.
Мы втащили завернутую в одеяло рысь и бросили на пол.
— Что это? — удивленно спросила Ульга. Из комнаты вышла русская женщина с девочкой лет восьми.
— Новогодний подарок принес, невеста, — сказал Димка.
Женщины с любопытством подошли ближе. Моргунов сдернул одеяло, и они с криком отпрянули в сторону. На них сумасшедшими глазами смотрела с пола рысь.
6
— У тебя короткая память! — резко сказал Моргунов и отвернулся к окну,
Сузев молчал, наклонив голову. Мы сидели за столом в доме Аянки и обсуждали кандидатуры тигроловов. Разрешение на отлов тигров было получено, и нам предстояло послать кому-то приглашение. Перед столь редкой и ответственной охотой в Сузеве заговорил дух осторожного хозяйственника. Он предложил вызвать трех человек, опасаясь, что с меньшим числом людей мы не справимся, и Моргунов со всей страстью восстал против этого. У него возмутилось самолюбие тем недоверием, которое выразил Сузев по отношению к нам.
— Вызвать одного Игната Трофимова, пятым взять Степана Селедкова — охотник он добрый.
— Кого? — переспросил Сузев.
— Того, кто кормил тебя! — рявкнул Димка.
— Дмитрий, но тигр-то не рысь! — попытался возразить Сузев.
— Ты что, боишься?
— Я ничего не боюсь! — вспыхнул Сузев. — Мы упустим тигров!
— Не упустим, — спокойно произнес Моргунов, положив руки на стол.
Сузев посмотрел на них и тяжело вздохнул,
— Ну, смотри: упустим — шкуру с тебя содрать будет мало! — сдался он.
— Все правильно: валяй, вызывай Вострецово и Островной, — миролюбиво сказал Моргунов. — Степану нужно дать заработать — сам видел, как живет человек. А насчет того, что упустим, не волнуйся… Трофимов, Сузев — одни имена чего стоят! — польстил он Сузеву.
На связь с Вострецовом и Островным ушло едва ли не полдня. К счастью, Трофимов оказался в деревне, и хотя поговорить с ним не удалось — телефонограмму пообещали доставить ему незамедлительно. С Селедковым мы разговаривали; Островной не долго было пробежать из конца в конец — и скоро в трубке мы услышали голос Степана. Он обрадовался нашему предложению и без колебания готов был тотчас же отправиться к нам. Мы сказали, чтобы он подождал Трофимова, который должен зайти за ним по пути из Вострецово.
— Привет Полине и скворцам! — кричали мы в трубку.
— Спасибо, спасибо, — гудел измененный расстоянием голос Селедкова.
На следующий день мы перевезли из зимовья рысей, дичь и весь наш скарб. Часть мяса сдали, часть отдали Аянке, на попечение которого оставляли рысей. Поздно вечером, когда все собрались уже спать, в дверь дома постучали. Проделав за день семидесятипятикилометровый путь, к нам пришли Трофимов и Селедков. Шумные приветствия, расспросы— и мы засиделись за полночь.
Моя вторая встреча с Игнатом Трофимовым не изменила впечатления о нем. Он оставался все таким же: спокойным, уверенным и простым. Он уважал себя, но с не меньшим уважением относился и к окружающим. Как все здоровые люди, он не был лишен чувства юмора. Свое ремесло тигролова он вовсе не романтизировал и относился к нему, по крайней мере внешне, так же, как и к своей профессии комбайнера. Разве чуть громче звучал его голос да блестели глаза, когда он говорил про охоту. Ко времени нашего знакомства Трофимову можно было дать под пятьдесят, но я знал, как обманчиво внешнее впечатление о жителях тайги. Однажды в Дерсу я пытался определить возраст двух человек и ошибся на четверть века в меньшую сторону. Разговаривая с Трофимовым, я видел, что в нем ничего не было от бородатых, замкнутых и грубоватых таежников, столь милых сердцу журналистов и режиссеров. По общему молчаливому соглашению, он был признан руководителем охоты.
Половина следующего дня ушла на сборы. Все, что мог рассказать нам Сузев о следах, было немногим: в пяти километрах от Мельничного прошла тигрица с тремя тигрятами, и, судя по следам, тигрята ходили с ней уже последний, третий год. Как долго продлится охота, мы не знали и брали с собой груза столько, сколько могли унести.
Солнечным и морозным январским днем уходила наша группа из деревни. Растянувшись в цепочку, шагали мы по льду Б. Уссурки и от тяжести ноши не чувствовали мороза. Только на коротких привалах он набрасывался на наши разгоряченные тела, проникая острыми иглами под одежду. В тот день столбик ртути стоял на сорокаградусной отметке. Воздух был настолько сухим, что, попадая в легкие, казался наполненным песком. Собаки сразу же сворачивались клубками, закрывая нос хвостом. Теперь их у нас было шесть. Двух громадных желтых псов привел Селедков и одну Трофимов взял у заезжего лесника. Последнюю звали Пиратом, и был он по характеру сущим разбойником. Мы только диву давались, откуда в этом крохотном существе столько злости. Волчьей окраски, с вечно налитыми кровью глазами, он мог свободно пройти под брюхом любой нашей собаки, однако это не смущало его и он при малейшем поводе, а зачастую и без него, задирался со всеми псами, видимо нисколько не задумываясь над тем, что так однажды может лишиться жизни. Ему не раз задавали трепку, но ума у него от этого не прибавилось, и Пират, одержимый упрямством, продолжал злобствовать и ненавидеть весь мир. В конце концов собаки, в нашем присутствии, начали избегать его, но я не мог поручиться, что, завяжись у них потасовка где-нибудь в укромном уголке, — голова и хвост Пирата не оказались бы в разных местах.
