Даром (СИ) - Каляева Яна
— Ну ты влип, мужик! — радостно орет амбал. — Будешь знать, как тошнить в левой! Ну вот кто тебе мешал ехать нормально?
— Тут ограничение шестьдесят. Это ты превысил. И еще обгонял по встречке.
— А ты докажи, умник! Рега-то у тебя нет!
Открываю рот, чтобы напомнить, что видеорегистратор-то у меня есть — и тут же закрываю. Нет у меня регистратора. Старый сломался на прошлой неделе, и я все собирался заказать новый. Собирался, ага. Теперь-то что…
— Ты нахера вообще тормозил? Ну обогнал — и дальше бы валил себе…
— А вот учу таких тормозов, как ты, — горделиво лыбится амбал. — Теперь ещё и бампер мне оплатишь, и вон, багажник помял. А может, и стойки повело, ещё проверять надо. Ничо ты не докажешь. Впилился в жопу — сам лох, что дистанцию не держал.
Учит он… тоже мне, учитель выискался. Руки сами сжимаются в кулаки. Раз не вышло изуродовать ту тварь Джона — его скоро казнят, но гуманно и безболезненно — оторвусь хоть на этом мудиле.
Нет, стоп, насилие — не выход. У нас есть кое-что поэффективнее. Достаю телефон, включаю запись:
— Скажи как есть, что привело к этому дорожно-транспортному происшествию.
Амбал старательно, как залезший на табуреточку детсадовец, отчитывается:
— Я превысил скорость, обогнал по встречной полосе с нарушением ПДД, опасно перестроился, а потом резко сбросил скорость из хулиганских побуждений.
Хмыкаю и воспроизвожу запись. С огромным удовольствием наблюдаю, как амбал бледнеет, отступает на пару шагов, смущенно прячет за спиной руки. Он весь съеживается и больше не выглядит таким большим. Наскоро заполняю бланк европротокола. Амбал сам вписывает на своей стороне «признаю вину в ДТП в полном объеме». Тихонько извиняется, юркает в машину и уезжает.
Уже за рулем осознаю, что впервые за семь месяцев после Одарения использовал Дар в личных целях — не в полиции, не по ходу расследования, не на благо других людей, а ради мелкой бытовой мести. Просто так взял и вломился постороннему человеку в голову. Что мне, казалось бы, этот копеечный бампер… Но приятно же было, черт возьми, когда это хамло засунуло язык в задницу!
Амбал, конечно, сам виноват. Может, научится за собой следить на дороге, а не за другими.
И все-таки… раньше мне такое и в голову бы не пришло. Хотя, стоп, один раз было. В самый первый раз. Тогда я еще не знал, что такое Дар, но применил его… на Олеге.
Я привык думать о Даре как о рабочем инструменте. Да, в полицейской базе он числится с пометкой «общественно опасный», но это же нещитово — я-то применяю его на общественное благо. В основном. А если начать использовать его в личных целях… далеко можно зайти.
Пожалуй, оно того не стоит.
* * *
— Ты, Саша, совсем нас не слушаешь, — сокрушается мама. — Тебя будто бы с нами нет. Опять о работе думаешь? Вот что ты только что съел, например?
Смотрю в пустую тарелку:
— Очень вкусный салат, спасибо.
Мама поджимает губы:
— Вообще-то это был стир-фрай.
Сконфуженно пожимаю плечами. Мама, как обычно, права — что-то я загрузился. Дело в том, что в кармане у меня лежит перышко, которое всучил мне Михайлов. И зачем я только его взял? Какой смысл в чертовом перышке? А вот теперь не могу его выкинуть — ни из кармана, ни из головы.
А вообще-то день сегодня важный — я привез Олю знакомиться с мамой. Что может сильнее отравить жизнь мужчины, чем если две главные для него женщины не смогут поладить друг с другом? Впрочем, беспокоился я разве что для порядка. Мама, конечно, чуть напряглась, когда узнала, что моя девушка на год старше меня и у нее есть ребенок. Но нет на свете такого человека, которого Оля не смогла бы расположить к себе.
— Вот как ты только живешь с этим трудоголиком, Оленька? — вздыхает мама.
— О, а я всегда обожала трудоголиков, — смеется Оля. — Мой первый муж тоже работой своей жил. Это же здорово, когда человек увлечен тем, что делает. Ненормально скорее уж наоборот — когда жизнь гробится на неинтересное и ненужное.
— А сама ты довольна своей работой? — с подначкой спрашивает мама, но Оля не теряется:
— Бывают тяжелые смены, конечно. Но это же нужное дело, мы каждый день спасаем жизни. А вообще я дважды начинала учиться на врача, хотела пойти в невропатологию. Там и Дар мой пригодился бы — блокаду без медикаментов ставить.
— А почему ты не доучилась?
— В первый раз — Федя появился. Второй раз — случилось Одарение.
— Так что же, разве нельзя восстановиться в институте?
— Можно, но…
Оля отводит глаза. Я напрягаюсь. Это самая, пожалуй, сложная тема в наших отношениях. Сочетать учебу в мединституте, работу хотя бы на полставки и заботу о сыне Оля не сможет физически. Я уже сколько раз предлагал ей уйти с работы, но она под разными предлогами отказывалась. Наверно, я понимаю почему: мы знакомы совсем недавно, только начали жить вместе, и хотя крохотная зарплата медсестры в структуре наших общих доходов почти незначима, Оля считает неправильным вот так скоро садиться мне на шею. Это само по себе не проблема, в таких вопросах действительно не стоит бежать впереди паровоза. Вот только документы для восстановления в институте надо подавать сейчас, иначе придется потерять еще год — а Оле уже стукнуло тридцать.
— Но никак не получается сочетать работу с учебой так, чтобы без ночных смен… — мнется Оля. — Мы уже так и эдак прикидывали с завотделением. А Федя… не хочу его одного оставлять, душа не на месте будет.
— Ну разве же это проблема! — улыбается мама. — Мальчик может жить здесь, сколько надо. Уж как-нибудь я за ним присмотрю. У меня и комната свободная, пойдем, покажу.
Мама уводит Олю в комнату Олега. Провожаю их взглядом. Что же, наверно, так действительно будет лучше, причем для всех.
Вроде бы хорошо все складывается, но… чертово перышко в кармане не дает покоя. Из комнаты Олега доносится смех. Раз женщины хотят поболтать без меня, то и ладно, не стану мешать. Достаю коробочку — Михайлов упаковал в нее свою драгоценность. Самое обыкновенное птичье перо. Оно ничего не весит, но не могу отделаться от иллюзии, будто оно давит мне на ладонь. Михайлов сказал, он сердцем чует, что это перо из ловца снов, который сделала Алина. Сердцем так сердцем, что тут скажешь…
Вчера я зашел к Михайлову, чтобы сообщить, что дальше заниматься этим делом не вижу смысла. Готов был к тому, что он станет давить на меня, скандалить, требовать не пойми чего. Тогда я бы вежливо попрощался и ушел. Но штука в том, что он повел себя совершенно по-другому.
Да, он очень благодарен мне за то, что я искал его дочь. Он, конечно же, рад, что благодаря этим поискам удалось раскрыть преступление и спасти столько людей. Он понимает, все понимает. Он устроился на работу и готов мне заплатить…
От денег я отказался — для Михайлова-то я ничего не смог сделать, а за пару дней перевоплощения в бомжа родное государство заплатило мне более чем щедро. Я несколько раз повторил, что мне очень жаль, но помочь я больше ничем не могу, а Михайлов смиренно кивал. И этот растерянный, беспомощный взгляд человека, который утратил самое дорогое, что у него было в жизни, подействовал на меня сильнее, чем любые мольбы или проклятья. И когда он уже на пороге протянул мне коробочку с пером, я ее взял.
Знал, что не надо этого делать. Но все же взял.
Оля и мама выходят из комнаты Олега. Оля предлагает помочь убрать со стола, но мама отказывается, и Оля не настаивает — понимает, что хозяйка в доме должна быть одна. Вызываю такси — у мамы ужинают с вином, потому машину я не брал. Пока Оля застегивает сапожки, пока мы спускаемся в лифте, пока едем — я любуюсь ею.
Оля, безусловно, самая красивая женщина из всех, кого я встречал. Дело тут не в какой-то особенной длине ног, изысканном разрезе глаз или там аристократической форме носа. Все это просто не имеет особого значения в ее случае. Главное в ней — внимательная ко всему нежность, живое дружелюбие, веселое любопытство. Это все переполняет ее, даже когда она раздражена или устала. И это останется, даже когда она состарится — когда мы состаримся, и вместе, хотелось бы верить. Впрочем, сейчас-то мы еще очень даже молоды, и, надеюсь, Оля не устала…
