Царевна, спецназ и царский указ - Наталья Филимонова
Но особенно полюбилась ей мудреная игрушка, что на родине Анжея выдумали — арбалет. Тетиву лука пока еще натянешь! А тут прицелился, за крючок потянул — и радуйся своей меткости!
Конечно, радоваться не сразу получилось. Пришлось сначала правильную стойку осваивать и прочие премудрости. Ну да эта наука Альке только в радость оказалась. Потому что получалось у нее! Хоть что-то — да получалось!
Верховой ездой с ней занимался Акмаль, и занятия эти разительно отличались от прежних — там, дома, с дядькой Семеном. Конюший-то все больше следил, как бы царское высочество ненароком с коня не сверзилось, а потому и дорожки выбирал только прямые, без всяких препятствий, и лошадок приводил самых смирных. Это Алька сейчас понимала.
Акмаль всегда первым долгом восхищался грациозной посадкой Альки в седле, а то и стройностью ее ног в полотняных штанах, время от времени поминая свою несравненную Гюзель. Алька краснела, думая о том, где это Акмаль у Гюзели-то ноги видел? Он ведь с ней невенчаный был! В бане, что ли, подсматривал? Али она тоже в штанах разгуливала? На всякий случай царевна решила в бане запираться покрепче. Но похвалы все-таки были приятны.
А потом Акмаль ненавязчиво, будто между делом, указывал ей на бесчисленные ошибки. И совсем не боялся, что высочество шишек понабивает. Доводилось ей теперь и брыкливых лошадей усмирять-уговаривать, и через препятствия прыгать. И эта наука неожиданно тоже в радость оказалась. Хоть и без шишек, конечно, не обошлось.
Единственным конем, к которому Акмаль царевну никогда не подпускал, был его собственный белоснежный Алмаз. Впрочем, вернее было бы сказать, что своенравный конь сам не подпускал к себе больше царевну. Как вредный норов Алмаза терпел сам Акмаль, оставалось для нее загадкой.
— Так ведь к каждому зверю свой подход надобен, — пояснял богатырь по дороге от конюшни. — А лучшие из лучших — они всегда с норовом. Знают цену себе! Вот, к примеру, с моей Гюзелью никто равняться не мог. А она…
Царевна споткнулась и остановилась. И поняла, что настал момент истины.
— Акмаль, — медленно произнесла она, — скажи мне, пожалуйста, одну вещь. Только одну. Честно. Акмаль… — Алька зажмурилась и выпалила невероятное, — Гюзель — лошадь?!
— Ну да, — богатырь недоуменно пожал плечами, будто речь шла о чем-то совершенно очевидном и само собой разумеющемся.
Вот теперь Алевтина, напротив, распахнула глаза, неверяще глядя на богатыря.
— То есть… ты все это время сравнивал меня… с лошадью?!
— С лучшей из лошадей! Самой прекрасной, грациозной… — тут Акмаль слегка попятился, похоже, начав догадываться, что происходит что-то не то — возможно, по искрам ярости, которые, казалось, уже сыпались из глаз Алевтины. Или по рычанию-клекоту, вырвавшемуся из царевниной груди. — Но, ты знаешь, ты даже изящнее! И… и грациознее! Слышишь, ты грациознее Гюзели, это что-то да значит!..
…Спустя почти полчаса Михайла с Савелием, сидя на крыльце, чокнулись кружками с квасом, умиленно наблюдая, как пробегает мимо Акмаль, а следом за ним — царевна.
— Который круг уже бегут? — благодушно поинтересовался старшина.
— Четырнадцатый вроде… али пятнадцатый, — отвечал его заместитель.
— Молодец!
— Да… растет наша девочка. Оперяется!
Глава двенадцатая, в которой царевна узнает кое-что о богатырях
Тууук-тук, тук-тук-тук — выстучал Светик по столу.
— Вот этак колокола звонят, как беда приключится. Колокольни в каждом селе и каждом городе есть. Когда эдак колокола вызванивают — это всем знак. Бабам да старикам с детишками — затаиться, мужикам — наготове быть, чтоб как нужда придет — за вилы да колья взяться… ну, у кого что есть. А кто при голубях ходит — заступникам весточку отправить. Заступники — это мы, стало быть.
Говоря это, Светик чуточку важничал. Все-таки он не какой-то там мужик с вилами, он из богатырей, на коих при всякой беде уповают! Честно признаться, на его личном счету подвигов было пока не так уж и много — но ведь были же! А уж перед младшим учеником, в бою не бывавшим, суровый вид на себя напустить, и вовсе дело непременное. Тем паче — перед девицей красной.
— Значит, если где колокола эдак звонят, надо тотчас на выручку мчаться?
— Ага. Уж понапрасну-то нас обычно не тревожат, — Светик еще раз кивнул, подтверждая. — Хотя всяко, конечно, случается. Вот с Михайлой у нас, к примеру, была одна история…
Тут парень чуть смутился и замолчал. Однако, на его беду, любопытной царевне можно было или не говорить ничего вовсе, или уж выкладывать все начистоту. Заглянув в ее выжидающее лицо и вспомнив, что теперь она станет ходить за ним хоть целый день, Светик тяжко вздохнул, осознавая, что рассказывать придется.
— Девицу он одну, стало быть, спас, из Перелесьево. Ну, деревушки-то нашей ближайшей. Марфушу, значит. Ее леший заморочил и в самое болото завел за какую-то провинность. А Михайла с Анжеем как раз с подвигов возвращались да ауканье ее услышали. Старшой наш с кикиморами сразился, Анжей лешего переругал…
Лешие — народ такой. Если кто их не уважает да верно не поклонится, так сладу никакого не будет. И уж вызволить того, на кого леший осерчал крепко, не так-то просто. Тут уж тулупом вывернутым не отделаешься, поклоном да дарами не откупишься. И силу никакую леший не уважает, потому как в лесу супротив него силы нет. Один есть от всякой нечисти способ — правда, не каждому он по плечу. Всякая нечисть знатно ругаться умеет самыми дурными бранными словами. Вот если кому лешего переругать удастся — тот так озадачится, что может и жертву свою упустить. И даже вовсе отступить, посрамленный.
Анжей, конечно, как всякий богатырь, науку эту знал крепко. К слову, царевну ей пока никто обучать не решался. Потому как дюже богатыри подозревали, что правительница Наина Гавриловна вряд ли слишком уж благодарить станет, если наследница ту полезную науку освоит.
Спасенная девица в драном платье от тирады, выданной богатырем, оцепенела не хуже лешего. А уж покраснела так, что с алыми лентами в своих волосах цветом лица сравнялась. Так ее, замершую
