Андрей Баширов - Оборотни Индии
— Я скажу тебе, хотя, поверь, мне очень стыдно! Моя рабыня, которая видела тебя, рассказала мне, что в жизни своей не встречала еще такого благородного господина, и так расписала твою красоту и достоинство твоих манер, что я исполнилась желанием увидеть тебя. Я прожила несколько лет со своим старым мужем, который был совершенно равнодушен ко мне, но и ревнив одновременно и никогда не дозволял мне общаться ни с кем, кроме моей рабыни. Я, однако, все это время не переставала мечтать о любви и прекрасном мужчине, которого пошлет мне наконец судьба после смерти моего дряхлого господина. Услышав о тебе от рабыни, я долго и мучительно колебалась между страстным желанием видеть тебя и чувством стыда и женского достоинства, которое, наверное, в конце концов одержало бы верх над моим безрассудством. Ты, однако, пришел в лавку табачника, и моя рабыня сказала, что ты здесь. Я не удержалась и посмотрела на тебя, отдернув полог шатра! Ты поразил меня в самое сердце! Когда ты ушел, я пала ниц и разразилась горьким плачем безнадежной любви. Я так плакала, что моя рабыня, опасаясь, как бы я не сошла с ума от горя, отправилась за тобой. Когда ты вошел в шатер, я хотела броситься к твоим ногам, но овладела собой и, поговорив немного с тобой, попросила уйти, хотя более всего желала, чтобы ты остался со мной навсегда! Я сказала своим людям, что мне надо вернуться в Нагпур, где я забыла-де сделать кое-какие дела и… Амир Али! — воскликнула она, внезапно сбросив с лица чадру и заключив меня в страстные объятья. — Амир Али! Я люблю тебя! Душа моя сгорает по тебе! Я стану навсегда твоей рабыней и последую за тобой хоть в ад! Я твоя и умру без тебя! И зачем только я увидела тебя!
И куда только подевалось мое благоразумие! Я забыл обо всем — о доме, о жене, о ребенке, я даже на мгновение не вспомнил о них, проведя весь остаток дня в объятьях Шуфрун и говоря с ней о нашей любви. Она предложила мне бежать вместе с ней куда-нибудь, где мы могли бы остаться до конца наших дней вместе, не зная нужды и печали. «Я ведь теперь очень богата, Амир Али, — говорила она, — и смогу позаботиться о нас обоих. Подумай только — ты совсем молод и тебе еще долго пробивать себе дорогу в жизни, в то время как я предлагаю тебе все, что у меня есть, и клянусь быть твоей рабыней до гроба. Не оставляй меня, если не хочешь, чтобы я умерла от неразделенной любви. Ты ведь не бросишь меня, душа моя?»
Моя страсть к этой женщине зашла так далеко, что я, хотя и ощутил наконец упреки совести и вину перед Азимой, поклялся ей в этом. Прощаясь с ней, я твердо пообещал, что вернусь на следующий день, чтобы обсудить, как и где лучше устроить нашу будущую счастливую жизнь.
Я вернулся к себе в палатку, где раскаяние и покаяние так одолели меня, что, не в силах сдержаться более, я стал в отчаянии кататься по земле, обхватив голову руками. Слезы стыда за содеянное душили меня. Я был вне себя от горя и не хотел ни с кем говорить, а когда Пир Хан попробовал успокоить меня, то я послал его в преисподнюю. В отчаянии я хотел было покончить ударом кинжала со своей жизнью, которая теперь представлялась мне ничтожной и обремененной невыносимыми муками совести до конца дней моих, однако слезы, брызнувшие потоком из моих глаз, успокоили меня, как бывает, когда струи ливня, хлынув из черной, грозовой тучи на иссохшуюся землю, умиротворяют и обновляют ее. Теперь я могу попробовать посоветоваться с кем-нибудь, решил я и позвал к себе Пир Хана, которого любил, как родного брата. Я рассказал ему все, не скрыв ничего, и Пир Хан, помолчав немного в раздумье, ответил мне: «Амир Али! Дело и впрямь представляется мне крайне затруднительным, и я могу посоветовать тебе только следующее — будь мужчиной и не поддавайся юношеской страсти. Ступай завтра к ней и скажи, что ты не можешь поступить так, как она этого хочет. Для начала попробуй напомнить Шуфрун о ее собственных родных и близких, которых она потеряет. Затем откройся ей и признайся, что у тебя уже есть жена и ребенок, и если она настоящая женщина, то обязательно придет в ярость от твоих слов и начнет ссориться с тобой. Ты тоже должен показать ей свое раздражение и гнев и сказать, чтобы она нашла себе кого-нибудь другого, готового разделить ее слепую и безрассудную страсть. Если все твои слова не подействуют и она будет настаивать на своем, то уйди от нее не прощаясь, а на следующий день мы, не предупредив ее, отправимся куда-нибудь так далеко, что она не сможет нагнать нас. Слава Богу, я знаю немало потаенных троп в этих джунглях, и мы быстро и скрытно уйдем от нее, и она никогда больше не услышит о нас».
Я от всего сердца поблагодарил Пир Хана за совет. Более всего в моей душе запечатлелись его слова об Азиме и нашем ребенке, и я решил, что расскажу о любви к моей жене с такой нежностью, что Шуфрун немедленно отвергнет меня. Благословенный Аллах не допустил меня до грехопадения с Шуфрун, и я остался чист и свободен в своем решении расстаться с ней.
На следующий день я опять был в палатке Шуфрун. Она вновь была вне себя от счастья, увидев меня, и просто отмахнулась с легким смехом от моих слов о ее родственниках и их беспокойстве за нее. Тогда я, собравшись с духом, сказал ей об Азиме и ребенке. Шуфрун, которая сидела рядом со мной и шутливо отводила мои доводы о ее родственниках, при этих моих словах вскочила на ноги, выпрямилась во весь рост и кинула на меня яростный взгляд; вены на ее лбу и шее вздулись, а лицо приобрело такое ужасное выражение, что я в страхе подумал, что вижу перед собой саму богиню Кали.
— Ты! — крикнула она в исступлении. — Какая грязь! Повтори-ка еще раз, что ты мне сейчас сказал! Так у тебя есть жена и ты все время лгал мне!
— Да, Шуфрун! — ответил я в немалом смущении. — Она так же прекрасна, как и ты. Она любит меня и верит мне, и я никогда не изменю ей. Твоя необыкновенная красота заставила было меня оступиться, но Аллах вернул меня на путь благоразумия, и теперь я прошу тебя смириться с его волей!
Я не берусь описать то, что последовало затем. Скажу только, что горе и гнев ее были безграничны: осыпав меня градом проклятий и упреков, она в конце концов в изнеможении пала на землю. Она стонала и рвала на себе волосы в душевной муке, била себя руками в грудь и заходилась в безудержном рыдании. Обратив наконец ко мне свое залитое слезами лицо, она сказала: «Уходи прочь! Ты разбил сердце, которое так любило тебя. Я более не стану предаваться горю: раз Аллаху угодно, чтобы самый дорогой мне человек обманул меня, то пусть будет так! Я еще не пала так низко, чтобы занимать второе место в сердце любого мужчины, будь он хоть владыкой самого Дели. Уходи! Мне больно видеть тебя! Уходи, и да простит Аллах нас обоих!».
