Дмитрий Романовский - Я убил Мэрилин Монро
– Натали! Никогда не забуду твоей щедрости! – Натали весело рассмеялась. Так радостно могут смеяться только дети. В аквариуме было действительно интересно. Я впервые в жизни видел живых акул. Натали знала почти все названия рыб, плавающих за стеклом. Я знал название только акулы и с интересом читал надписи на табличках. Когда небо прояснилось, мы вышли на пляж. Натали еще плохо плавала, и мы заходили в воду только по грудь. С помощью Глории Натали забиралась мне на плечи и с веселым визгом прыгала в воду вниз головой. Купались мы не долго, поскольку их время было ограничено. В парке аттракционов мы, конечно, съехали с американских гор, с которых я не катался с детства. Погода опять испортилась, начался дождь, и мы пошли в кафе мороженицу. Здесь мы сидели за мраморным столиком у окна. Я и Глория запивали мороженое легким вином, Натали пила сок. Глория сказала:
– Расплачиваюсь я, поскольку это моя прощальная партия для нас, – и она коротким взглядом дала мне понять, что это действительно для нас прощальная партия. Натали, как всегда, вмешалась:
– Расплачиваюсь я! У меня еще остались деньги после кемпинга. Там не на что было тратить. – Я сказал:
– Вы подарили мне на прощание компьютер. Хочу сделать ответный подарок. – И я вынул из кармана бархатную коробочку, поставил на столик перед Глорией. Она открыла коробочку, не дотрагиваясь до колье, стала серьезно его рассматривать. Тонкая цепочка красного высокопробного золота, каким искусственные камни не оправляют. Натали с любопытством слегка приподняла колье, рассматривая бриллианты.
– Они, кажется, настоящие, – растерянно проговорила она.
– Не трогай, – предупредила Глория и, не глядя на меня, сказала: – Я не могу принять этот подарок. – Я возразил:
– Это невежливо. Отказываясь принять подарок, ты должна объяснить причину отказа. – Глядя на Натали, Глория сказала:
– Антони работает уборщиком в синагоге. При его зарплате невозможно покупать такие дорогие вещи. – Я тут же пояснил:
– Я же не всю жизнь был уборщиком. У меня была и престижная работа, достаточная для того, чтобы составить приличное состояние. – Глория, не глядя на меня, сказала:
– Человек без определенной профессии может составить приличное состояние только нелегальным путем. – Это было уже оскорблением, оскорблением в присутствии Натали. Но я нисколько не обиделся, сказал:
– Я всегда работал легально и получал свое жалованье федеральными чеками. Правда, я получал еще и дополнительные чеки от своего босса, как законные чаевые.
– И какую же высокую должность занимал твой босс? – холодным тоном спросила Глория.
– Самую скромную. Он исполнял обязанности президента Соединенных Штатов Америки.
Натали тотчас рассмеялась, приняв мои слова за шутку. Глория оставалась серьезной. Она закрыла коробочку, поставила передо мной.
– Антони, положи это себе обратно в карман, если не хочешь нежелательных инцидентов. – Я спокойно взял коробочку и, кладя ее в карман, сказал:
– Все равно это останется за тобой, – и глядя на Натали, добавил: – Или за тобой. – Натали теперь была серьезной: умная девочка, начала что-то понимать. Я попросил дать их адрес в Бостоне. После паузы Глория достала из своей дамской сумки записную книжку и авторучку. Она вырвала из книжки листок, помедлила немного и передала листок и ручку Натали.
– Запиши. Ты знаешь наш адрес. – Натали подняла глаза на мать.
– Я не знаю почтового кода.
– Это не имеет значения, – сказал я быстро. Натали написала адрес, передала листок мне. Я прочел адрес, положил в карман. Я не знал, как дальше сложатся наши отношения, поделится ли Глория своими предположениями обо мне со своей малолетней дочерью, а может быть и настроит ее против меня, не знал, как часто я буду их видеть. Но я теперь знал, что существует двенадцатилетняя девочка Натали, моя дочь. И мне было легко, так легко, как еще никогда не было в жизни. Я довез их до дому. Они помогли мне вынести и погрузить компьютер в машину. Я нес тяжелый компьютер с монитором, Глория несла копировальную машинку, а Натали клавиатуру с инструкциями и дискетами. У меня дома вся эта аппаратура заняла весь мой обеденный стол. Другого стола у меня не было. Вечером, убирая синагогу после шабеса, я поставил в углу холла свой магнитофон с кассетой оперы «Лакмэ». Я купил эту кассету еще неделю назад, но до сих пор не слушал ее. Как и всегда, сперва я вымыл уборные с двумя обосраными унитазами. Работа шла весело. Думаете, для чего евреи ходят в синагогу? Молиться? Ничуть. Они ходят в синагогу ссать и срать. Никогда они не приходят в это здание, не посетив здесь уборной. Особенно женщины. Правильно сказал Збигнев, что они зассанки. Когда я шваброй мыл вестибюль, пришел Кенни. Услышав музыку, он спросил:
– Делиб?
– Он самый, – ответил я весело.
– Ты любишь оперу? – спросил он с улыбкой.
– Очень! – ответил я так же весело. Пришел Раби, тоже спросил, люблю ли я оперу, а потом они пошли в офис, обсуждать какие-то сложные еврейские дела. Я знал, что синагога наша бедная, всегда в дефиците. Хая как-то по секрету сообщила мне, что синагога задолжала по счетам около четырех тысяч, и платить нечем. Мне это казалось странным. А еще называются евреями.
В воскресенье, едва проснувшись, я позвонил Глории и пожелал счастливого пути. Она вежливо поблагодарила. Полдня я читал инструкции, осваивая компьютер. Наконец, найдя Микрософт, я попробовал печатать. Действительно, это было куда легче, чем на печатной машинке. Потом я вставил дискет с игральными картами и разложил пасьянс. Это было интересно. Наскоро убрав синагогу, я отправился, как и обещал, к миссис Кроцки. На мне была рабочая одежда, как этого требовала миссис Кроцки, чтобы никто не подумал, что я хожу в ее квартиру ебать Наоми. Но в моей сумке поверх моих инструментов лежали три красные розы, купленные в угловом магазине подарков. Дверь мне открыла улыбающаяся Наоми. Я тотчас поднес ей цветы. Она смутилась, даже покраснела. Когда я в большой спальне состругивал с рамы старые слои краски, миссис Кроцки говорила о небрежном содержании синагоги. Это касалось не меня, а руководства и прихожан. Они расходуют много электроэнергии, газа и воды. Телефоны почти весь день заняты, это тоже стоит денег. Дети ломают мебель, играют в синагоге мячами, от чего от стен и потолков отлетает штукатурка. В спортивном зале дети постоянно разбивают люминесцентные лампы. Вероятно, руководство синагоги просило у миссис Кроцки денег на покрытие четырехтысячного долга, и она была недовольна. Будучи в хорошем настроении, я поддакивал ей. Я нанес на рамы свежий слой краски, миссис Кроцки дала мне двадцать долларов, и они пригласили меня к чайному столу, на котором стояла узкая, как шея гуся, ваза с моими тремя розами. Наоми налила в бокалы вино. Это были остатки вина. За столом я много шутил, Наоми широко улыбалась каждой моей реплике, и даже сама Миссис Кроцки один раз улыбнулась, вернее, слегка раздвинула рот, а поскольку у нее почти не было губ, получилась злорадная гримаса. Как и в прошлый раз, я предупредил, чтобы они не закрывали окно в большой спальне, пока не высохнет краска, и как и в прошлый раз, миссис Кроцки предложила мне сторожить окно, чтобы ночью никто сюда не влез со двора. На этот раз я должен был ночевать в большой спальне. А поскольку я оставался здесь на ночь, Наоми, как и в прошлый раз, не уехала домой, а тоже осталась ночевать и постелила себе простыни на диване в гостиной. В спальне я сел перед включенным телевизором. Поскольку я должен был здесь ночевать, Наоми считала в эту ночь спальню моей личной комнатой, и прежде чем войти, она тихо постучала. И только когда я откликнулся, она вошла. Она была в закрытом махровом халате, и когда я обнял ее, то почувствовал, что под халатом ничего не было. Она запомнила, как в прошлый раз я был раздражен ее жестким бюстгальтером. Просунув руку под лацкан ее халата, я сказал:
