Михаил Шалаев. - Сокровище Джунаида.
— Вы где сейчас?
— На двести седьмом километре.
— Ты вот что, собери всех к себе. Потом скажу, что дальше делать.
— Хорошо шеф, примерно через полчаса все тут будут. Тогда свяжемся…
— Ну, до связи…
Прошло полчаса, но Сапар-Башлык так и не дождался доклада подчиненного. На вызовы по рации тоже никто не отвечал. Чуя недоброе, глава группировки, уже изрядно хлебнувший коньяку, выехал в направлении калмыцкой границы. А на подъезде к двести седьмому километру увидел то, чего боялся увидеть больше всего на свете, но в глубине души ожидал: мигалки милицейских «уазиков» и машин «скорой помощи», вспышки фотоаппаратов, софиты телевизионщиков… Он даже не стал подъезжать. Что тут проверять? Они должны были собраться как раз здесь, на двести седьмом километре. Развернулся и погнал машину домой, в Летнюю ставку, совершенно не представляя, как будет объясняться с отцом.
Но этого и не потребовалось. Когда Сапар появился на пороге, старый Аннанияз смотрел ночные новости, в которых показывали то, что его сын уже видел вживе. Он только чуть повернул голову в сторону сына и спросил, указывая рукой:
— Твои?
— Мои, — сокрушенно вздохнул Сапар.
— Эх ты, сын ишака, — охарактеризовал его отец, но потом сообразил, что вышло двусмысленно, и еще больше разозлился. — Тебе никакого дела, кроме чистки параши, доверить нельзя! Ты послушай, что говорят!
— Вы видите последствия вчерашней перестрелки, состоявшейся на двести седьмом километре федеральной трассы Ставрополь — Элиста, — тараторил ведущий Калмыкской телерадиокомпании. — Что здесь произошло — ответ должны дать профессионалы, мы можем только констатировать, что машины, которые вы видите, — все из Ставрополья. Ни одной машины с калмыкскими номерами здесь нет…
— Слыхал? — обернулся к сыну старый Аннанияз. — Это ведь теперь до самого района ниточка размотается… А там и до нас могут добраться, пустая твоя голова!
Сапар-Башлык мог бы возразить, что все это произошло из-за желания отца помочиться на голову убийцы, но он почитал старших. Поэтому только вздохнул и отвел глаза в сторону, думая, что запала у старика надолго не хватит. Но тот расходился все сильнее, глядя в телевизор:
— Где только были твои куриные мозги, когда ты посылал младшего брата на такое опасное дело? Ты хоть чуть-чуть соображал, что делаешь?
— Да он сам вызвался, — попытался возразить Сапар.
— Что значит — «сам»? Ты же старший брат! Остановить его у тебя ума не хватило? Хотя, какой там ум! У тебя в голове вместо мозгов ишачий навоз!
Сапар терпеливо сносил все оскорбления в свой адрес. Он действительно чувствовал себя виноватым в смерти брата, и согласен был и дальше подвергаться заслуженному поношению. Но старик вдруг замолчал, напряженно о чем-то думая и кивая в такт своим мыслям седою головой. И додумав наконец, всем телом развернулся к сыну:
— А понимаешь ты, дубина, что он нас с тобой опустил? На нас теперь все будут пальцами показывать: вон, лохи идут! Я в зоне никому спуску не давал, а тут… Ну что ты молчишь, шакал паршивый?
Но едва Сапар открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, Аннанияз рявкнул на него так, что в телевизоре мигнуло изображение:
— Глохни, падла! Перед сявками своими выступать будешь, а передо мной ты пыль барачная, червяк навозный! Вякать будешь, когда я разрешу!
«Совсем озверел старик», — подумал Сапар с опаской. Таким своего отца он еще ни разу не видел. А тот замолчал, тяжело переводя дух, отвернулся от сына и, нервно чиркнув спичкой (зажигалок не любил), закурил «Беломор», привычку к которому сохранил с лагерных времен.
— В общем, так, — заговорил Аннанияз-ага после паузы, — тут дело принципа. Чморить себя никому не позволю. Раз уж ты такой идиот, придется мне самому… Готовь машину, на рассвете выезжаем. Возьми оружие, «зелени» побольше, перекусить чего-нибудь…
— Людей сколько? — робко встрял Сапар.
— Нисколько. Вдвоем поедем. Хватит с нас позора…
Выехали, как и было сказано, с самого утра. Через два с половиной часа пересекли административную границу Ставропольского края и въехали в Калмыкию. Вскоре, по знаку Аннанияза, сделали первую остановку — у развалин «Графских развалин». Как оказалось, бармен кавказской национальности горевал недолго: несколько рабочих среднеазиатской национальности уже копошились в руинах, расчищая площадку для будущего строительства.
— Здесь? — коротко спросил отец.
— Здесь…
Они вышли из машины, и старый туркмен-уголовник неспешно приблизился к полуразрушенному строению. Он критическим взором оглядел вывалившуюся наружу стенку, вырванную с корнем стойку, покачал головой. Потом обратился к хозяину этого разгрома, непроизвольно подражая кавказскому акценту:
— Э-э, слющай, дарагой, у тебя здесь бомба взорвалась, что ли?
Бармен дал еще несколько указаний рабочим и подошел к Аннаниязу, утирая лоб платком:
— Если бы бомба — не так обидно было. А то налетели какие-то отморозки, стрельбу устроили…
— Стрельбу, говоришь? А стенка почему упала? А стойку кто повалил?
Бармен сокрушенно махнул рукой:
— Да был тут один… которого те отморозки убивать приехали. А он… — у кавказца не хватало слов, он еще раз махнул рукой: — Вон, видишь?
— Что, один против четверых?
Бармен презрительно усмехнулся:
— Да ему хоть взвод!… — запнулся и подозрительно пригляделся к старику: — А ты откуда знаешь, что четверо? Я не говорил…
— Да знакомые рассказали, — не стал вдаваться в подробности Аннанияз и повернулся уходить.
— Слющай, дарагой, — зачастил ему вслед бармен, — если знаешь, кто такие — скажи, я тебя не обижу!…
Но старик не слушал. Он вернулся к машине, и когда сын тронулся, спросил:
— Что ты взял из оружия?
— Два автомата и «Макаров»…
— Гранатомета нет?
— Нет…
— Плохо.
Дальше долго ехали молча. Через какое-то время Аннанияз-ага приметил на боковой грунтовке остов сгоревшего автомобиля и велел:
— Останови.
Вгляделся пристально, спросил:
— Здесь их накрыло?
Сапар молча кивнул. Это был тот самый проклятый двести седьмой километр.
Отец вышел, не поленился подняться до сожженной машины, походил вокруг, подобрал с земли какой-то обломок. Потом спустился вниз, осмотрел канаву у дороги, наклонился за незамеченной ментами стреляной гильзой, поразглядывал следы на обочине. После этого вернулся в машину задумчивый, сел на место и сказал:
— Плохо. Надо было еще пару-тройку гранат захватить… Ладно, трогай. В Элисте разберемся.
С чем именно он собирался разобраться в столице Калмыкии — осталось неизвестным, потому что Аннанияз замкнулся в себе, стал мрачен, хмурил кустистые седые брови. Даже сына больше не ругал. Со стороны это выглядело так, будто мудрый туркмен-уголовник уже слегка пожалел, что погорячился и ввязался в это дело с сомнительным исходом. Но теперь уже, увы, нельзя было повернуть назад, не потеряв лицо перед последним сыном. Да и перед самим собой тоже.
