Борис Солоневич - Рука адмирала
И все это моя Тамарочка со мной сделала. Прямо наизнанку меня вывернула!..
Ну, а потом в ГПУ — там прямо уже умора была: так она над чекистами издевалась. И все этак вежливо, но яду-у-у-у было… И спокойно, словно это для нее обычная вещь — в Чека сидеть и с чекистами ругаться… И брат у нее тоже — гвоздь-парень. Против меня как раз за Севастополь играл. Пришлось раза три его с копыт снять, чтобы он дорогу давал. Упрямый… Ты, знаешь, Ирма, я думаю, что эти двое найдут наших беспризорников.
— Дай то Бог… И ведь надо же было случиться, что тайна, пробывшая 20 лет на руке адмирала, попала теперь в грязную лапку беспризорника. Вот судьба… А знаешь что, Сережа — моя, как назвал ВАП, женская интуиция тоже подсказывает, что тот паренек — Митька, кажется — не выдаст…
— Клянусь футболом, не выдаст! уверенно заявил Сережа. Хороший спортсмен не может быть предателем! Не такое у него нутро… Ну, а пока там что, ребята, давайте ваши лапы, я должен уже бежать. Если ГПУ опять прицепиться, о чем вы, мол, тут толковали — условимся — о моих, футбольных подвигах в Севастополе. Гут? А у меня — диамат, матери его чорт… И такая строгая проверка в Институте, что некуда податься. А и та верно — не будь нажима — кто бы пошел Карлу Марлу изучать?..
Неунывающий студент пожал руки друзьям и направился к трамваю. Ирма и Николай с улыбкой следили за его высокой фигурой, одетой по комсомольски — в защитную рубашку с распахнутым воротником, военные штаны и высокие сапоги. Издалека до них донеслись звуки песенки, которую по своему обыкновению затянул веселый футболист, сам мгновенно создав музыку к стиху Есенина:
«Я не знал, что любовь — зараза,Я не знал, что любовь — чума.Подошла и прищуренным глазомХулигана свела с ума…»
Моряк усмехнулся.
— Ну, Ирмочка. Не думал я, что ты такая сваха! Неужели инстинкт сватовства действительно лежит в душе каждой женщины?
Девушка-врач сделалась серьезной.
— А ты не язви, Ника. Вы, ведь мужчины, в жизни не столько создаватели и творцы — сколько разрушители: все эти войны, революции, несправедливости, грызня, политика, всякие «измы», из за которых мужчины друг другу животы вспаривают — это все ведь произведения мужских рук. А мы — женщины — мы призваны давать и сохранять жизнь; так сказать, подпирать мужчин, направлять в лучшую сторону, как то коррегировать их «заскоки»… Я, признаться, боюсь одиноких мужчин: они не сбалансированы… Помнишь, как говорил Лонгфелло в «Песне о Хайавате»:
«Муж с женой — подобен луку,Луку с крепкой титевою.Хоть она его сгибает,Но сама ему послушна.Хоть она его и тянет,Но сама с ним неразлучна.Порознь — оба бесполезны»…
— Ишь ты, куда тебя занесло, опять усмехнулся моряк. Этак выходит, что без тебя и я бесполезен?
Серые глаза ласково взглянули на Николая.
— Да не то, что бесполезен, но с биологической точки зрения — неполноценен… А вместе вдвоем куда легче жить и работать! Ведь верно? А за Сережу я сильно побаиваюсь. Он ведь из породы «трудноуправляемых». Напора в нем — сверх нормы. Сорваться может… Боюсь я за него. Где то давно, давно вычитала я чудесную фразу: «мужчины и дети никогда не должны оставаться одни»! Разве это, Ники, не глубоко? И неправда?
Сильная тяжелая рука ласково обняла плечи девушки.
— Молодец, мой милый доктор. Правильно. Ведь есть и еще в Писании:
«И сказал Господь Бог: нехорошо человеку быть одному. Сотворим ему помощника, соответственного ему»…
Кажется, так? И насчет Сережи ты права. Ему какой то тормоз, какой то якорь, ох как, нужен! И ты правильно толкнула его мысли в сторону Тамары… Бог даст, что нибудь у них и выйдет… Я очень люблю в тебе, Ирмочка, вот эту ясность мозгов, которая никак не мешает тебе иметь и золотое сердце. Я не могу сказать, за что я тебя люблю — это не поддается точному анализу, но в том числе и за эту ясность головы… Но, по совести говоря, я вот никак не понимаю, меня то за что ты полюбила? Такого дубового, простого парня?..
Девушка ласково усмехнулась и пристально поглядела прямо в твердое мужественное лицо моряка. Потом внезапно ее глаза затуманились застенчивой нежностью. Она легонько провела пальцами по забинтованной руке Николая, прижалась к его плечу и, опустив глаза, тихо продекламировала:
«Из ребра твоего сотворенная,Как могу я тебя не любить?»
* * *Приказ по НКВД
№ 1724. 7 августа 1938 г.
п. 9.
За проявленную нераспорядительность в выполнении срочно — оперативного задания С. О.
снимаются с постов и переводятся в распоряжение Управления Соловецкими Лагерями:
а) Начальник Севастопольского Облотдела — т. Пруденко.
б) Уполномоченный того же отдела — т. Лукин.
в) Красноармеец 2 полка войск ОННКВД — т. Груздь.
Л. п. (Берия).
Садовский с досадой положил лист приказа в папку «Тайна адмирала». Лицо его по прежнему оставалось нахмуренным. Да, конечно, Севастопольское ГПУ проворонило тайну, за что его и взгрели, но, по существу, им действительно не повезло. Так проворонить мог всякий. Какую облаву можно было упрекнуть, что она не заметила где нибудь ночью в кустах мальчонку беспризорника, на которого она и не охотилась? И кто мог предположить, что этот беспризорник будет важным звеном в загадочной цепи событий? Кто мог предположить, что сильный большой солдат будет одурачен и даст возможность другому мальчишке бежать из под ареста? И наконец, кто мог бы уверенно найти среди ста тысяч жителей Севастополя двух нужных беспризорников?
Для очистки совести Садовский дал распоряжение во все отделении милиции и угрозыска Крыма разыскать двух беспризорников с такой то внешностью, но это, по существу, было безнадежно. Если их не нашли в Севастополе, то где же их найти во всем Крыму?
Правда, слежка за тремя спортсменами по прежнему продолжалась. Но они уже знали, конечно, об этой слежке, и, кроме того, было очевидно, что «тайна адмирала» скользнула мимо их рук, как она проскользнула и между пальцами ОГПУ. Теперь оставалось одно — ждать. Садовский чувствовал себя громадным сильным пауком, который раскинул сети по всей стране и спокойно сидит, следя за малейшим трепетом своей паутины, в которую уже начала запутываться его жертва…
Громадная папка с бумагами и донесениями все пухла. На ней стояли странные в номенклатуре ГПУ слова «Тайна Адмирала». А сама эта тайна, привязанная грязной тряпкой к грязной ноге беспризорника, потонула в человеческом море…
