Лев Корнешов - Зона риска

— Ты, Инка, спятила?

— Нет, это у тебя что-то в голове не в ту сторону завертелось. Я ведь по-честному работаю. Так зачем же эти приемчики из пошлых кинофильмов?

— Я спрошу у Мушкета...

— Не надо, все и так ясно. Только, — угрожающе процедила Инна, — в следующий раз я обо всем расскажу Роману, и он не со Шкетом покалякает по душам, а с тобой. Понял? А ты знаешь: против Романа не выстоишь, и Ник, Жорик, Марк, твои «фирмачи» тебе не помощники, они ведь жмурики. Стянуть, что плохо лежит, это пожалуйста, но против удара в челюсть...

— Видно, действительно на тебя сегодня накатило. — Князь, когда желал, умел держать себя в руках.

Он щелкнул пальцами, остановил проходившую мимо официантку:

— Галочка, посчитай.

Когда они шли к выходу, Инна сказала:

— К нам в больницу одного журналиста привезли на «Скорой». Еле дышит. Сестры шепчутся, что его хотели убить, ударили обрезком трубы.

— Бывает, — после паузы ответил Артем.

Инна посмотрела на Артема — вроде бы спокоен, даже равнодушен.

— Это тот парень, которого ты мне показывал на Оборонной...

— Забудь об этом! — резко сказал Артем. — Не вздумай кому-нибудь ляпнуть! Иначе и за тобой «Скорая» может прикатить... А журналиста твоего я знать не знаю...

Инна шла Сиреневым бульваром домой, и поздний вечер был теплым, светлым. Воздух казался чистым до озноба, лишь изредка в него вдруг врывались горьковатые струи.

ХОРОШО, КОГДА НЕБО СИНЕЕ

Андрей чувствовал, как часто его накачивали лекарствами, и тогда боль отступала, снова приходило полузабытье, все вокруг плыло, становилось легким. «Потерпите, миленький», — ласково говорила Аня, и он терпел даже тогда, когда меняли повязку на голове и боль становилась невыносимой, а темнота вокруг — осязаемой плотности. Он знал, что во время перевязок в палате находится еще одна сестра, старшая, Аня ей помогала.

Когда они приходили вдвоем, Андрей пытался сжаться, как бы собирал в кулак все свои силы: сейчас его голову будут ворочать, трогать, и тогда ярко вспыхнет боль, так ярко, что все вокруг потемнеет.

«Осторожнее, Виктория Леонидовна, — скажет Аня. И спросит: — Вы готовы?» — «Да, Анечка, давайте начинать, — ответит Виктория Леонидовна, судя по голосу, пожилая и добрая. — Не тяните за бинт так сильно», — посоветует Виктория Леонидовна. «Хорошо, — согласится Аня. — Он и так натерпелся».

— У этого лейтенанта крепкая воля, — сказала однажды Виктория Леонидовна. — Он обязательно выкарабкается, вот увидишь.

В тот день Андрею стало немного лучше, он не только слышал, но и отчетливо понимал весь разговор, будто сам в нем участвовал.

Аня звякнула чем-то металлическим, потом только ответила Виктории Леонидовне:

— Вы знаете, я даже не слышала, чтобы он стонал.

— Молодец, — одобрила Виктория Леонидовна. — А я думала, что мужчины уже перевелись. В войну, помню, в операционную иного принесут — ничего живого в нем нет, кровь, мясо, кости наружу, только по глазам и видно, что еще тянет. Его режут, осколки выдергивают, зашивают почти без наркоза, с лекарствами было туго, он чернеет от боли, а молчит! Это были настоящие ребята! А сейчас... Одного привезли, операция пустяковая, лекарства — какие нам в войну и не снились, а он всю ночь проплакал, даже завещание на ту штуку, которая с кассетами, наговаривал.

— На диктофон, — подсказала Аня.

— Вот-вот, на этот самый диктофон... Отвыкли сейчас мужики от настоящей боли.

— В газетах пишут: берегите мужчин!

— Женщины, наверное, и пишут такое, особенно если сами хороших мужиков не видели.

Они посмеялись, и Андрей подумал: разговаривают, будто меня и нет. Но ему было приятно, что хвалят за выдержку, он сам терпеть не мог слюнтяев.

— А ведь могли и прикончить парня. — Виктория Леонидовна заканчивала бинтовать голову.

— Даже подумать страшно! — тихо сказала Аня. — И никто не знает, за что! Зверье какое-то!

— Давай не будем, Анечка, об этом.

— Он не слышит, Виктория Леонидовна.

— А вдруг...

Потом снова навалилось забытье, Аня и Виктория Леонидовна ушли в сон, и он засомневался, были ли они на самом деле.

Однажды во время перевязки Аня неловко что-то зацепила у него на голове, и боль полоснула бритвой, сжала в комок сердце. «Осторожнее, черт возьми!» — неожиданно для самого себя сказал Андрей.

— Батюшки, заговорил! — обрадованно вскрикнула Виктория Леонидовна. — Ну, молодец, лейтенант!

— Я не лейтенант, — отчетливо, но с большим трудом выговаривая каждый слог, произнес Андрей.

— Да знаем мы, кто ты, не волнуйся. Это я на фронте так каждого раненого называла. Рядовому приятно, что его за офицера принимают, а генерал попадется — так тоже не в обиде, рад, что молодо выглядит.

— У вас добрые руки. — Андрею захотелось сказать пожилой медсестре что-нибудь приятное.

— Это они такие потому, что боль чужую чувствуют. Поверишь, когда раненого перевязываешь, лучше бы самой больно было, сил нет видеть, как вы маетесь.

Виктория Леонидовна говорила много, без устали, и это не раздражало Андрея. Он вдруг почувствовал неимоверное облегчение, будто одолел крутой подъем и впереди была ровная дорога. Позвал:

— Аня!

— Я здесь!

Попросил:

— Наклонитесь ко мне, чтобы я смог вас увидеть. Я ведь теперь смогу вас видеть?

— Хорош мужичок! — продолжала радоваться Виктория Леонидовна. — Не успел очухаться, еле дышит, а уже на девиц пялится.

Андрей увидел огромные василькового цвета глаза, высокий лоб, желтые, как кленовый лист осенью, волосы, чуть выбившиеся из-под белой накрахмаленной шапочки. Аня улыбалась, и ему понравилось ее лицо — спокойное, участливое, доброе.

— Лежите спокойно, больной, — строго сказала Аня, а сама почти счастливо засмеялась. — Вам нельзя волноваться, иначе станет хуже.

— Она правду говорит, — вмешалась и Виктория Леонидовна. — Будешь лежать смирно, парень, через несколько дней сможешь уже ей в любви объясниться. Анечка у нас красавица.

— Ой, ну что вы, Виктория Леонидовна!

— А чего? — шутила пожилая медсестра. — Я мужиков знаю, вот тебя увидел, и ему снова жить захотелось. Правду я говорю?

— Правду, — сказал Андрей.

— А теперь лежи и молчи. Пожалуй, Аня, надо ему ввести...

Андрей услышал мудреное название лекарства, потом понял, что ему сделали укол, через несколько минут веки стали тяжелеть и глаза закрылись сами собой. Он спал глубоко, долго, и ничто не мешало его сну.

Виктория Леонидовна оказалась права: через несколько дней Андрей уже мог разговаривать. С огромным удовольствием он повернул голову и увидел окно, а за ним чистое небо, по которому плыли, сталкиваясь друг с другом, легкие, похожие на паруса бригантин облака.