Карл Май - Невольничий караван
Недалеко от селения располагался огороженный ночной загон для скота, который в течение дня пасся на пастбище. Это были преимущественно коровы и овцы, а также лошади и верблюды. Последних можно встретить в поселках только в сухое время года, так как сезона дождей они обычно не переживают. Навоз этих животных заботливо собирается суданцами и высушивается, а вечером сжигается в загоне. Густой дым, который поднимается при этом, спасает людей и животных от мучений, которые причиняют им бауда, «жигалки обыкновенные». Тут стоит сказать об одном обычае народов Судана: не обращая внимания на запах, суданцы по самую голову закапываются в высокие кучи оставшегося от сгоревшего навоза пепла, покрывающего черную кожу негров отвратительным серым налетом, который оскорбляет глаз и нос европейца, но, по единодушному мнению местных жителей, является столь же красивым, сколь и полезным для здоровья.
Принимая во внимание то обстоятельство, что каждая хижина рассчитана обычно не на одного, а на нескольких обитателей, можно было заключить, что население Умм-эт-Тимсы составляет не менее пятисот человек. В центре поселка стояли два токула, выделявшиеся своей величиной. Это были жилища обоих начальников, Абуль-моута и Абдулмоута.
Настоящие владельцы поселков наведываются в них крайне редко. Эти господа предпочитают оставаться в Хартуме или в каком-нибудь другом городе, где они, как правило, имеют респектабельный дом, образцовую семью и безупречную репутацию. Им не приходит в голову собственноручно заниматься поимкой рабов: для этого у них есть специальные заместители, которые называются вокалами и обладают очень большими полномочиями. Под началом этих вокалов стоят капитаны и матросы. Последние нужны преимущественно во время и после сезона дождей, когда резко возрастает число водных набегов.
Имеются в этой разбойничьей армии и наемные отряды. Это прежде всего охотники, которые обязаны снабжать селение свежим мясом, и солдаты, которые вербуются из своего белого и цветного суданского сброда, люди без чести и совести, настоящие бандиты — как нельзя более подходящий контингент для начальников поселков.
Вокалы получают весьма солидное жалованье, и к этому еще часто прибавляется большой процент от прибылей. Заработок остальной команды обычно равняется десяти талерам плюс питание. Все остальное они должны приобретать за свой счет. Если караван возвращается с богатым уловом, бывает, что солдаты получают свое жалованье рабами. Тогда раб принадлежит хозяину душой и телом, и тот волен сделать с ним все, что угодно: он может избить его, изуродовать или даже убить.
Двадцать или двадцать пять солдат стоят под началом унтер-офицера, называемого белюком. Под началом белюка стоит эмини, который должен уметь читать, писать и считать. Обычно это низший священнослужитель, который одновременно исполняет должность колдуна, устанавливает благоприятные и неблагоприятные для разнообразных мероприятий дни и лечит все заболевания души и тела с помощью амулетов, которые он сам изготовляет, а затем продает за солидную плату. Считается, что вражда с таким человеком очень опасна, и поэтому все обитатели поселка стараются сохранять с ним хорошие отношения.
Во время очередной гасуа ловцы рабов заставляют шейха соседствующего с поселком племени предоставлять в их распоряжение своих людей в качестве носильщиков или шпионов. В награду за это после набега он получает рабов или коров (последний дар, разумеется, оказывается ему больше по душе). День выступления в поход устанавливается или утверждается колдуном.
Когда наступает время объявить солдатам о начале набега, комендант отдает приказ поднять байрак[102]. Он представляет собой большой четырехугольный кусок красной материи, на которой вышиты символы мусульманской веры или первая сура Корана.
Как только флаг взвивается, все узнают, что предпринимается новый набег, и те, кто будет принимать в нем участие, начинают предаваться сумасшедшей радости.
Разумеется, Абдулмоут сообщил обоим беланда свое намерение только после того, как он узнал от колдуна, что завтрашний день будет удачным для похода. Вернувшись в поселок, он распорядился, чтобы подняли флаг. Восторженные крики первого, кто увидел этот желанный знак, привлекли внимание остальных жителей. Они схватили музыкальные инструменты, высыпали из своих хижин и столпились в центре селения. Туда же притащили все имевшиеся запасы маризы, чтобы еще увеличить всеобщую радость с помощью горячительного напитка.
Появился колдун, произнес зажигательную речь, которая должна была поднять боевой дух солдат, и предложил на продажу амулет, защищающий от ран и смерти во время схватки. Затем начала играть музыка, но какая!
В этом кошмарном хоре можно было услышать рубаб, примитивную маленькую гитару с тремя струнами; бюлонк — некое подобие трубы, изготовленной из выдолбленного ствола дерева; ногару — военный барабан, сделанный из полого пня; дарбукку — ручной барабан меньших размеров; гудящие флейты; огромные деревянные рога, чье ужасное звучание напоминает мычание коров; каменные трещотки — набитые камнями бутылочные тыквы; антилопьи рога, звук которых похож на вой замерзающего пса; маленькие и большие трубки, с помощью которых можно подражать голосам всевозможных зверей и, в особенности, птиц. Те, у кого не было инструмента, сами завывали на все лады. Многие импровизировали собственные «мелодии» с помощью самых причудливых предметов: один лупил палкой по сухому хворосту, другой дергал собаку за хвост, третий, подражая свисту бури, размахивал привязанной на длинной веревке жестянкой, и весь этот концерт продолжался до тех пор, пока колдун не предложил спеть общую песнь ловцов рабов. Тогда парни встали друг напротив друга в две большие шеренги и запели воинственную песню.
Ее можно было перевести примерно так: «Только пить — мое стремление. Пить, а потом — на простор, в горы, в лес, где водятся дикие звери. И пить — мое желание! И тогда в меня вливается отвага, и лес окрашивается кровью, и взрывается порох, и я привожу домой рабов».
Но, Боже, что за голоса пели эту песню! Один издавал львиное рычание, другой квакал лягушкой, третий визгливым фальцетом выкрикивал какие-то нечленораздельные звуки, а четвертый подтягивал ему, гудя, как контрабас. Единой мелодии не было, каждый пел в той тональности, в какой позволяли его голосовые данные. Впрочем, иногда певцам удавалось прокричать в лад несколько слов, так как в этом ужасном оркестре имелся и дирижер. Эту роль исполнял колдун: он громко скандировал что-то и размахивал высоко поднятыми руками, и в любом более цивилизованном месте он мог бы составить украшение какого-нибудь сумасшедшего дома. В перерывах между пением снова звучала чудовищная музыка и исполнялся так называемый «танец вращающихся дервишей». При этом участники празднества не забывали прикладываться к маризе, и веселье продолжалось до тех пор, пока не опустели все кувшины. Невообразимый шум раздавался над берегом и достигал корабля, где в прежних позах сидели оба раба и охранник, не выпускавший из рук кнута. Рабынь давно увели в селение, где они должны были печь лепешки.
