Виталий Мелентьев - Одни сутки войны
Выходит, нужно рассчитывать на тех, что стоят сейчас против фронта и, значит, против армии. А они, эти противостоящие, уже насторожены своими сводками. Они тоже понимают, что к чему.
Плохо и третье. Наступление на юге наверняка отвлекло те резервы, что накопила страна. Значит, на помощь из тыла рассчитывать нечего.
Командарм разложил на столе переданную адъютантом карту, заново анализируя расстановку сил, резервы врага, прикидывая направления своих возможных ударов, рубежи накапливания резервов, оценивая дороги, потом вздохнул и произнес:
— Думай не думай, а начинать нужно. — Подошел к двери, приказал адъютанту: — В интервале пять — семь минут вызовите всех командиров соединений.
Наматывая портянки на бледные ноги, командарм задумался, вспоминая, когда последний раз загорал. «Пожалуй… лет пять назад».
Когда адъютант разбудил первого командира дивизии, командарм был уже одет по форме. Не глядя на телефониста, он, словно с настольного телефона, взял из его рук трубку и, привычно нажав клапан, зарокотал:
— Застоялись? Пора и честь знать! В тылах — курорты! Смотри, приеду проверю… Ладно, не оправдывайся. Учти. Ка-ак следует учти! Что нового?
Слушая доклад комдива, он понимал, что сейчас, спросонья, тот говорит по подсказке или адъютанта, или дежурного по штабу, а сам гадает, чем объяснить т а к о й звонок, т а к о й тон да еще в т а к о е время. И еще командарм думал о том, что, когда комдивы поймут, что к чему, и примут нужные меры, в резервных частях уже пройдет подъем, а у стоящих на позициях — смена в подразделениях. Из траншей на отдых уйдут отстоявшие ночь, а вперед выдвинутся дежурные взводы: днем в обороне всегда спокойнее, чем ночью. И все приведение армии в состояние готовности номер один состоится более или менее скрытно.
Вот это важно — более или менее. Скрыть все от противника не удастся. Да, возможно, и не нужно. Пусть знает, что из создающейся обстановки сделаны выводы.
Командарм отметил неожиданно родившееся определение — создающаяся обстановка, и оно ему понравилось. Обстановка именно создается.
В этот час раздумий и «накачки» подчиненных в избу вошел полковник Целиков и бесстрастно, как само собой разумеющееся, доложил о захвате разведывательной группы противника.
Командарм кивнул. Он тоже принял сообщение, как само собой разумеющееся.
По дороге к себе полковник Целиков оценил обстановку со своей точки зрения и пришел к выводу: показания шпиона нужно передать разведчикам. Им кое-что может пригодиться.
Командарм продолжал разговаривать с подчиненными. На четвертом разговоре телефонист виновато сообщил:
— Линия занята членом Военного совета.
Командарм кивнул, словно ожидал такое, и сам ответил:
— Значит, ему позвонил член Военного совета фронта. Выходит, серьезное. И решение это уже не только командующего фронтом, а скорее всего, Верховного…
И еще командарм отметил, что Добровольский не сообщил ему о звонке. Хотя, впрочем, он мог состояться и после того, как позвонил командующий, и член Военного совета, зная об этом, предупредил Добровольского. А Добровольский не стал будить начальника политотдела, как и командующий не разбудил начальника штаба, а сам стал обзванивать начальников политотделов.
«Ну что ж… Это даже хорошо. Когда сойдутся комдив и начподив, они быстро поймут предостережение».
8
Майор Лебедев проснулся оттого, что почувствовал себя здоровым. Он полежал, прислушался к тяжелому сопению соседа по палате — обыкновенной комнате-загородке в обыкновенной избе, посмотрел в маленькое окошко. Там виднелись макушки подоконных цветов, кажется мальв, а дальше — деревья. Тихие и как будто толстые от набравшей летнюю силу листвы.
Потом он прислушался к себе. Впервые ничего не болело. Рукам, голове, ногам было удобно и покойно. Он осторожно повернул голову. Шея не отозвалась болью. Майор удовлетворенно подумал: «Кажется, оклемался». Он полежал несколько секунд и только после этого обрадовался: надо же, опять выскочил! Ранение, сдвиг позвонков и все-таки… Все-таки опять можно жить! Он не только понимал это, он чувствовал всем своим сильным, тренированным телом: жить можно!
Майор уже смелее повернул голову в другую сторону, к тумбочке. Собственно, даже не к тумбочке, а к ящику из-под консервов: его застелили отдающей в желтизну простыней, и получилась тумбочка. На эту тумбочку, если он спал, санитарка клала газеты и письма. Впрочем, самому Лебедеву писем почти не слали. Сослуживцы заезжали, а жена, не зная о ранении, прислала лишь одно письмо — как всегда, сдержанное и короткое: дети здоровы, она работает, все остальное — в норме. Письма получал сосед по палате — саперный майор, лысеющий, тощий и нервный. Он подорвался на мине, но отделался довольно легко — десятком мелких осколочных ранений и контузией. Его тоже не отправили в тыл: за него просил начальник инженерной службы.
И вот, повернув голову, Лебедев увидел на тумбочке букет полевых цветов, рядом с ним стояли две стеклянные банки — с грибами и малосольными огурцами — и лежали до неправдоподобия красные большие помидоры и глянцевитые огурцы без пупырышек.
«Надо же, как любят сапера, — с легкой завистью подумал Лебедев. — И где только разживаются… витаминами?»
Ему тоже привозили передачи: шоколад, консервы, печенье — все, что случалось в те дни на складе военторга. А он, этот склад, никогда не был богат свежими овощами…
И оттого, что молчаливого тощего сапера явно любили больше, чем его, сильного и во всех отношениях складного, Лебедев вздохнул и удивился этому вздоху и этой зависти.
Он приподнялся привычно осторожно, сел на койке и закурил — папиросы он прятал под простыней, в ногах. Лечащий врач не разрешал курить в палате, и сестры отбирали курево. Приходилось хитрить… Потом обернулся, опять посмотрел на помидоры и тут только увидел записку. Видно, кто-то прислонил ее к банке, но записка сползла и легла не на сторону соседа, а на его, лебедевскую сторону. Он решил передвинуть записку саперу, поднял ее и нечаянно прочел: «Выздоравливайте. Дуся».
Лебедев покраснел и оглянулся. Затем быстро перечитал записку, спрятал под подушку и, уже не думая, что может прийти боль, вскочил. В палате стало тесно и душно. Морщась от действительно пришедшей боли, Лебедев прошел в сени. Там, на лавке, дремала дежурная — пожилая, оплывшая санитарка. В иное время он постеснялся бы ее тревожить, но сейчас потряс за плечо и, когда она вскочила, спросил:
— Кто принес передачу?
— Девушка, товарищ майор. Я спросила: разбудить? А она как будто испугалась: нет, говорит, не нужно, пусть, говорит, набирается сил. Только и спросила: тяжело ли ранен? Я говорю, опасались, а теперь ничего, бог миловал. Ну она и побежала к дороге, говорит, там ихняя машина на Радово должна идти.
