Николай Чергинец - Вам — задание
— Проходите, Михаил Иванович, присаживайтесь, отдохните после жары на улице.
Он старательно выговаривал каждое слово, но говорил по-русски довольно чисто.
— Меня же прямо с цеха забрали, так что жары я, можно сказать, и не почувствовал, — ответил Михаил Иванович и даже сам удивился, что так спокойно говорит. Ждать нового приглашения не стал и сел. Стул противно заскрипел, казалось, он еле выдерживал вес человека. Немец, не меняя позы, представился:
— Меня зовут Курт Штарц. Я буду вести следствие по вашему делу.
— Моему делу? — удивленно спросил Славин. — Какому делу?
Штарц криво ухмыльнулся, встал со своего кресла, взял стоявший в углу кабинета свободный стул и уселся напротив Славина.
Делал он все это медленно, каждое движение было неторопливым, держался расслабленно. Весь вид его говорил, что ему все известно, а все остальное — это не так важно, просто так — формальность. Он сделал продолжительную паузу, во время которой Славин успел разглядеть его. Рост высокий, волосы длинные, пепельные, глаза бесцветные, цепкие, злые. На длинном остром носу небольшой шрам, под носом словно приклеенные маленькие светлые усики. Одет в добротный костюм. Штарц словно специально выжидал, давая возможность Славину насмотреться на него. Наконец он нарушил молчание:
— Спрашиваете, какое дело? Дело о печатании листовок и газет, которые набирали вы.
— Каких газет? Каких листовок? — деланно удивился Славин.
— Не надо, Михаил Иванович, не надо так вести себя в гестапо. Вы сначала выслушайте меня, а затем можете говорить все, что угодно. Мы, немцы, народ точный. Прежде чем доставить вас сюда, мы хорошо познакомились. Знаем, что до войны вы были передовиком, лучшим работником.
— Все старались хорошо заработать... — неопределенно проговорил Славин, но немец перебил его:
— Не надо, Михаил Иванович, не надо. Все, да и не все старались быть в передовиках. Но мы, немцы, ценим трудолюбие и уважаем тех, кто умело и хорошо работает. Поэтому вы не скромничайте и не стесняйтесь своей хорошей работы. Мы хотим, чтобы вы и сейчас хорошо трудились и сотрудничали с нами так же честно и добросовестно, как и с Советами. Мы знаем, что большевики втянули вас в свои сети, принудили принять участие в выпуске газет и листовок, призывающих население к бунтам, нападениям на немецких солдат, поджогам и другим бандитским действиям. Мы понимаем, что вы согласились не по своей воле, у вас же дети, жена. Учитывая все это, мы решили не применять в отношении вас репрессий, а поговорить с вами откровенно. Сейчас я хочу спросить вас только об одном: согласны ли вы, продолжая работать, как и прежде, сотрудничать с нами?
— Господин следователь, я же и так сотрудничаю с вами. Никто меня не может упрекнуть в обратном...
— Вы что, не понимаете, о чем я говорю? Или делаете вид, что не понимаете? Я вам еще раз объясню. Нам нужна ваша помощь, а именно: адреса явок, фамилии подпольщиков, их подпольные клички, где печатаются листовки и газеты. Я гарантирую сохранить ваш рассказ в тайне. Как видите, сейчас я вопросы задал предельно точно и повторяю, что если вы не согласитесь сказать мне правду, то мы заставим говорить и вас, и вашу жену, и Женю, и Володю. У нас для этого есть все возможности и средства.
— Но я же ничего не знаю. Мне ничего не известно ни о подпольщиках, ни о тех, кто печатает эти листовки и газеты...
Штарц сверлил Славина сузившимися, казалось, налитыми холодной сталью, глазами. На скулах беспокойно, словно пульсаторы, зачастили желваки. Славин думал: «Что же им известно? Арестуют меня или отпустят?» А потом ему стало все безразлично. Михаил Иванович понял, что живым его отсюда не выпустят. Штарц перестал смотреть на него немигающим взглядом. Он прошел к дверям и распахнул их. В кабинет вошли двое гестаповцев в форме с пистолетами, висевшими в кобурах на поясе спереди. Штарц подошел к Славину и стал напротив:
— Я вам даю последнюю возможность одуматься и последовать моему совету.
Михаилу Ивановичу показалось, что гестаповец сейчас ударит его, и он внутренне сжался, готовый к этому. Но Штарц обошел вокруг стола и сел в кресло.
— Вас отведут в камеру, и вы подумайте. Даю вам срок до завтра. Не согласитесь, пеняйте на себя.
Славин встал и молча пошел к дверям. Он понимал, что убеждать Штарца в своей невиновности бесполезно. Под конвоем двух гестаповцев он шел по узкому длинному и мрачному коридору, затем по лестнице спустился в подвал.
Его посадили в небольшое помещение, где до войны была, может быть, какая-нибудь коптерка. Закрылась дверь, и Михаил Иванович остался один. Кроме ничем не покрытых деревянных полатей, в камере ничего не было. Он сел на доски и задумался: «Что же будет? Перехитрить их очень трудно, но все-таки надо попытаться. Сейчас важно знать, что им известно. Завтра этот Штарц, может, и приоткроет завесу. Эх, так легко взяли! Лучше бы в бою. — Михаил Иванович неожиданно вспомнил, что немцы его не обыскали. — Что это — забывчивость или признак того, что они сами не уверены в том, в чем меня обвиняют?» Эта догадка приободрила Славина, и он начал мысленно готовиться к завтрашнему поединку...
Но не прошло и трех часов, как послышался лязг открываемых запоров, вошел высокий немец. Гестаповская форма сидела на нем отлично, словно для парада начищены до блеска сапоги. Он резким голосом приказал:
— Встать, когда в камеру входит германский офицер!
Михаил Иванович медленно поднялся.
— Я хочу вам показать кое-что из нашей коллекции принуждения. Выходите из камеры.
Михаил Иванович вышел в коридор. У дверей стоял еще один немец. Он был такого же роста, как и Михаил Иванович. Тяжелый квадратный подбородок, большой мясистый нос, рыжеволосый, с каким-то безразлично пустым взглядом. Он скользнул скучающими глазами по Славину и молча пошел по гулкому коридору. Гестаповец чуть подтолкнул Михаила Ивановича в плечо:
— Идите за ним!
Михаил Иванович шел вслед за рыжим и все время чувствовал взгляд гестаповца, тот смотрел пристально, словно прожигал спину насквозь. Михаилу Ивановичу хотелось обернуться, и ему пришлось приложить большое усилие, чтобы не выдать гестаповцам свое волнение.
В конце коридора они зашли в большую комнату. Здесь стояло несколько простых скамеек, такие Михаил Иванович видел в бане. Рядом с ними на полу лежали обыкновенные веревки. До сознания Славина дошло: «Так это же для пыток! Решили припугнуть или сразу же начнут?»
Славина подвели к креслу, стоявшему напротив стола, и приказали сесть. Кресло было глубоким, с высокой жесткой спинкой. К его подлокотникам были привязаны куски бельевой веревки.
