Бунт на борту(Рассказы разных лет) - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович

Услышав этот крик, пастор поднялся и, схватившись за канат, с неожиданной ловкостью вскарабкался на палубу отходившего уже парусника.

— Синьор, спасайтесь! — закричал Модильяни. — Мы горим! Пожар!

Подбежав к борту «Дракона», итальянец на миг остановился: «Вифлеемская звезда» отошла уже на несколько ярдов. Затем прыгнул, подняв руки, и, кончиками пальцев поймав борт парусника, повис. Ноги Модильяни судорожно искали опоры. Кривой Пуфель подбежал к борту и опустил на руки итальянца кованый каблук своего тяжелого морского сапога. Модильяни, вскрикнув, разжал окровавленные пальцы и свалился в реку. Кильватерная струя уходящей «Вифлеемской звезды» подхватила его, закрутила, потянула вниз. Но он выплыл, выплюнул воду и крикнул только одно слово:

— Мерзавец!

…Папен, не снимая рук с кранов замолкшей машины, смотрел, как огонь змейками взбирался к верхушке мачты по просмоленным канатам оснастки. Канаты перегорели и огненными жгутами опали на палубу «Дракона». Папен нехотя отодвинулся, с болью в душе уступая пламени каждый шаг палубы. Огонь бросился в последнее наступление, с фырчанием и гудением тесня человека. Папен повернулся спиной к пламени и прыгнул за борт.

Глухой, негромкий звук прилетел с горящего судна. Папен понял: это взорвался котел.

«Погибло все! Стоит ли жить? Стоит ли жить дальше?»

И, взглянув в последний раз на горящий «Дракон», Папен сложил руки, отказываясь жить и бороться. Колыхающийся мутно-зеленый водяной покров сомкнулся над его головой, отнимая воздух и жизнь. И тотчас же кто-то схватил его за воротник камзола, выдернул на поверхность. Папен молчал, не сопротивляясь, но и не выказывая намерения плыть.

— Не дело вы задумали, синьор! — послышался бодрый голос Модильяни. — Утонуть-то не диво. Это любой щенок сумеет! А вы к берегу барахтайтесь! К берегу, синьор!

«Будем по-прежнему барахтаться. Чем тяжелее препятствия, тем бешеней напор!» — вспомнил Папен свой девиз.

С удаляющейся «Вифлеемской звезды» доносилось божественное песнопение. То пастор Вольф и Кривой Пуфель в два голоса орали победную Амвросиеву песнь: «Тебе бога хвалим».

Папена и Модильяни подобрала лодка мюнденской городской стражи, впоследствии цинично и откровенно хваставшаяся:

— Мы опоздали только на полчаса. Ауто-да-фе произошло без нас!

Ученый и его слуга остались в Мюндене. Но построить второй «Дракон» им так и не удалось по той простой причине, что у них не было на это средств. Мюнденский окружной суд, в который Папен подал жалобу, прося взыскать убытки с пастора Вольфа и Кривого Пуфеля, ответил насмешками и издевательством. А в приговоре постановили, что «судно француза Дени Папена сгорело не по чьей-либо вине, а потому, что оно приводилось в движение огнем».

Папен апеллировал к высшему суду ландграфства. Но квестор постановил: «Объявить апеллятору, что движение судов при помощи огня и воды — дело неслыханное. А потому запросить по сему поводу мнение церкви».

Папен знал уже по горькому опыту, что значит связаться с попами. Ничего не добившись, он с трудом перебрался в Англию. Но и там ему не удалось выстроить второе паровое судно. Состоятельные люди, к которым он обращался с просьбой о денежной поддержке, отвечали Папену насмешками.

Отчаявшийся, разочаровавшийся в людях Папен умер в Лондоне в 1714 году. Умер в крайней нищете, забытый, покинутый всеми, за исключением верного Модильяни.

О Папене и его первом пароходе забыли быстро. Вспомнили о нем лишь в 1859 году и поставили на его родине, в Блуа, памятник.

Но истинным памятником Дени Папену стал промышленный переворот на всем земном шаре — переворот, начало которому положил его паровой двигатель.

1929 г.

БЕССМЕРТИЕ

Кофе остыл, а достопочтенная «Таймс» респектабельно скучна на всех ста страницах. Прения в парламенте по бюджету. Конгресс консервативной партии. Забастовка горняков в Уэльсе. В зубах навязло! Скорее в середину номера, где биржа, спорт, светская хроника. Стоп! Это что-то интересное! Небольшая, но серьезная статья о твердой политике Великобритании в Азии. Так, так, так… Микробы коммунизма, ленинские разрушительные революционные идеи особенно опасны для горячего азиатского материка…

— Чепуха! — Уишборн отбросил газету. — Нигде так не врут, как на газетных столбцах и на могильных плитах. Опасные разрушительные идеи? Ха! Жиденькие идеи, слабой консистенции! Ленин умер, умрут и его идеи. На днях сообщалось о его смерти. — Уишборн придвинул настольный календарь и перелистал его. — В какой-то из этих недавних дней он умер. Впрочем, неинтересно, когда он умер! Цивилизованный мир, конечно, вздохнул с облегчением. Со смертью Ленина умрут и его идеи. Законсервируются в славянско-монгольской России, а за ее границами они бездейственны, неприемлемы, не внушают доверия и привлекают только неврастеников или авантюристов с их сомнительными целями. И в Азии тоже. Возьмем, например, Индию. Этот гигант зашевелился было, но после амритсарской кровавой бойни там снова тишина. Осела пыль — и тишина! Возьмем поближе. У нас здесь…

Уишборн почесал висок и задумался.

Здесь, правда, были на каучуковых плантациях случаи расправы с надсмотрщиками-хавилдарами, стражниками и белыми работниками администрации, боссами, как называют их туземцы. В порту вчера нашли убитым американского моряка с авизо. Он, говорят, бил палкой рикшу-малайца. А на прошлой неделе портовые кули изувечили трех русских, белогвардейских офицеров-штрейкбрехеров.

Уишборн нахмурился. Ему вспомнился вдруг вчерашний разговор с генералом Паркхерстом, старым колониальным волком. Генерал говорил мрачно, нервно поблескивая моноклем:

— Чувствую, что скоро и здесь начнется заваруха. Горячая страна! Воздух накален. До взрыва!.. Что? В столь просвещенный век не допустим дикарских мятежей? И здесь будем действовать методами генерала Даера? Повторим и здесь амритсарскую бойню? Но, сэр, вы же знаете нашу английскую поговорку: один и тот же фокус два раза не показывают. — Генерал бережно снял с орбиты монокль и опустил его в карманчик френча. — С меня довольно! Постараюсь как можно скорее удрать отсюда.

Вчера Уишборн ничего не ответил генералу, а сейчас жалеет об этом. Вот как надо было ответить Паркхерсту — Уишборн вскинул заносчиво голову:

— Если англичане падают в обморок от страха, что желтые съедят их вместе с потрохами, тогда, пожалуй, нам лучше убрать в жилетный карман монокль и бежать отсюда подобру-поздорову. О нет, мой генерал! Мужество, хладнокровие, уверенность, твердые принципы, несокрушимая вера в силу своей морали, своего мнения, своей полиции, своей империи наконец, — вот что такое британец! Мы признаем только наши правила игры. Да, в столь просвещенный век все обусловлено высокой организацией нашего цивилизованного общества, мой генерал. Горячая страна, вы говорите? Воздух накален до взрыва? Британцы к этому привыкли. Разве не весело танцевать на шаг впереди дьявола?

Он неожиданно увидел себя в зеркале и рассмеялся. Сидит под вентилятором голый, обернув вокруг бедер простыню, и вслух рассуждает о британских принципах. А разве он не прав? Конечно прав, тысячу раз прав! Вот что значит быть в прошлом старостой курса в Оксфорде! И капитаном университетской футбольной команды!..

Уишборн еще раз посмотрел на свое отражение в зеркале и поморщился. Он не слишком доволен своей внешностью: низенький рост, приятная округлость фигуры, румяное, упитанное лицо, представительная лысина — вылитый эсквайр Пикквик, как изображают его художники. Только глаза, решил Уишборн, не председателя Пикквикского клуба, а серые, холодные, строгие — глаза делового человека.

В приоткрытую дверь высунулась встревоженная физиономия секретаря и переводчика Фарли. В комнату он не вошел: от него за сотню шагов разило камфарой и нафталином одновременно. Фарли панически боялся тропических пауков, сороконожек, скорпионов и душился не одеколоном, а камфарой, и осыпал себя нафталином. Но шеф не выносил этих запахов.