Николай Коротеев - Искатель. 1974. Выпуск №3
Так вот, эта кассирша уцелела как-то, хотя и для нее времечко не бесследно прошло. Она-то своей судьбы за этим окошечком дождалась, пришел ее ненаглядный принц, дал ей прикурить от хорошей жизни. Вот доела она свой бутерброд, не с колбасой и не с сыром, не с икрой, а лежал на сером хлебушке ломтик мяса из борща — я видел это точно — к нему прилипли кусочки капусты и свекла. И это было для меня символом ужасной, отвратительной бедности, в которой все они хотели держать меня тоже, кабы я сам не распорядился по-другому, и не лежала передо мной чужая, уже надорванная серая сберкнижка, стоившая ровно две тысячи рублей плюс проценты за пять лет, и в деньги эти были вложены бутерброды из остатков борщевого мяса, неиспользованные отпуска, сверхурочные, отказ от такси и жаркая давка в переполненных автобусах часов «пик», одни туфли в год, сигареты «Прима», а не «Столичные» — в три раза дешевле, и масса всякого другого, что мне было ненавистно, и кассирша спрашивала теперь, почему на ордере нечеткая подпись, а я засмеялся и сказал:
— У меня прямо беда — до сорока лет подпись неустоявшаяся. Я специально для всех бухгалтерских расчетов с собой паспорт ношу. Давайте еще раз подпишусь аккуратнее…
Показал паспорт, еще раз расписался, она открыла стол и стала считать деньги.
— Получите! Две тысячи триста одиннадцать рублей…
На Арбате я остановил такси и велел шоферу ехать в Медведково — мне было безразлично, куда ехать. Из Медведкова поехал через весь город в Зюзино, потом вернулся в центр. За все заплатил девять рублей и, глядя вслед уезжающему такси, бормотал бессмысленно и злобно: придется подождать с телефоном и дачей, дорогой Николай Иванович.
В карманах приятно тяжелели пачки денег и вороненый браунинг. И вдруг совершенно неожиданно подумал о том, что Николаю Ивановичу будет жаль только браунинга — ведь деньги ему вернут. Все денежки, до копейки, вместе с процентами. А вычтут эти деньги у материально ответственных лиц, допустивших грубую халатность в обращении с денежными ценностями, — у страшненькой контролерши в английском вязаном костюме и седой кассирши, приносящей на работу бутерброды из остатков мяса в крошках свеклы и капусты.
Глава 27. СЕДЬМОЙ, НЕКУПЛЕННЫЙ БИЛЕТ ИНСПЕКТОРА СТАНИСЛАВА ТИХОНОВА
Без пяти девять я уже был в кабинете, и сразу позвонили из бюро пропусков:
— Вас спрашивает какой-то гражданин. Фамилия его Обнорский.
— Срочно выпишите ему пропуск. Я жду на месте.
Вид у профессора был неважный, утомленный, и поэтому сразу стало заметно, что лет ему немало.
— Здравствуйте, комиссар Мегрэ. Недавно виделись, а уже соскучился, — сказал он со смешком, но барственных тяжелых «э» в его словах не было.
— Прэлестно, — ответил я. — Правда, я еще не комиссар, я пока только капитан. Но, несмотря на это, тоже соскучился. Хотел как раз посылать за вами. И за продавщицей Надей…
— Не надо, — махнул он рукой, — не надо всех этих криминальных аксессуаров.
Профессор сунул руку в карман и протянул мне плоскую коробочку:
— Вот возьмите, это ваша звезда…
От неожиданности я замер. Обнорский грустно засмеялся, сказал:
— Что же вы не берете? Она ведь вчера была вам так нужна, что практически стоила мне остатков семейного благополучия.
Не слушая его, дрожащей рукой я взял коробочку и открыл крышку. На черном бархатном ложе сияла восьмиконечная звезда — второй атрибут ордена «Св. князя Александра Невского». Я перевернул коробочку, и звезда, шероховатая, теплая, тяжелая, легла мне на ладонь. На потускневшем серебре основания ордена был четко виден номер — 46/214. Она самая! Я осторожно положил на стол звезду, торопливо отпер сейф, достал из сигаретной коробки крест генерала Дитца и показал Обнорскому:
— Видите — на них одинаковые номера.
— И что?
— У вас была не брошь — это вторая часть ордена. Господи, неужели вы не понимаете? Это же был пароль! Пароль и отзыв! Крест — пароль, звезда — отзыв!
Обнорский смотрел на меня с удивлением, потом с какой-то осторожностью взял в руки звезду и принялся внимательно ее рассматривать, а я сел за стол и потер ладонями лицо, приводя мысли в порядок. Ну погодите теперь у меня! Я вам покажу, что я кое-как научился воевать. И вы меня не устранили вначале, не вывели из игры, а теперь еще посмотрим, кто — кого. Я и сам не знаю, кому я грозился — Батону, Костелли или мертвому Сытникову, а может, им всем, и тем, кого я еще даже не знал, но с кем собирался встретиться и потягаться всерьез. Меня вывел из раздумий голос Обнорского:
— Иногда я жалею, что занялся абдоминальной хирургией, а не психологией.
— Почему? — спросил я по инерции, не вдумываясь в его слова.
— По большому счету это интереснее, завтрашний день за психологами.
Мне казалось, что я понял его, и участливо спросил:
— Это вам жена не велела звезду давать?
— Жена? — удивился Обнорский. — Нет, она здесь совсем ни при чем. Она вообще не знала, что я купил эту брошь.
Я посмотрел на него с недоумением. Обнорский отвернулся к окну и, будто продолжая разговор с самим собой, задумчиво сказал:
— Нет в мире лжи, которая когда-то не стала бы явной. Когда вам будет столько лет, сколько мне сейчас, и, не дай бог, вы однажды поймете, что прожили жизнь с чужим и неприятным человеком, возможно, у вас тоже недостанет душевных сил сделать решительный шаг и уйти. С годами это все гораздо труднее. Короче говоря, моя жена и не знала о существовании броши…
Он встал, но, видимо, решив, что я не все понял, уточнил:
— Звезда была куплена и преподнесена совсем другому человеку. Вчера я не мог вам этого сказать, да и не должен я всего объяснять. Просто… почему-то мне было неприятно оказаться в ваших глазах прохвостом… Я могу быть свободен?
— Подождите одну минутку, я оформлю выдачу звезды…
— Не надо. Когда пройдет в ней нужда, позвоните мне в клинику, я заберу.
— Все-таки, пожалуйста, подождите. Это не только для вас требуется, но и для дела тоже…
Сашка небрежно бросил звезду на стол и сказал:
— Я сразу почувствовал, что здесь что-то не то. Один мой знакомый немец в таких случаях говорил: «Их хабе цвай бабе…»
— Меня его возраст смутил — все-таки ему шестьдесят. Это же немало? — спросил я у Сашки, которого считал большим специалистом в вопросах любви.
— Ничего, в любви все возрасты проворны, — успокоил меня Сашка. — Я вот чего не пойму: как смог Сытников после всех жизненных передряг сохранить звезду этого генерала? Дитца этого самого? И как крест от ордена оказался у Костелли? Прямо чертовщина какая-то! Ну ничего, поживем — увидим.
