Виктор Смирнов - Приключения 1964
«Ладно, — подумал Мурат, — учи…»
4
Потом все шестеро долго сидели молча.
Ветер, бушевавший с утра, нагнал облака. Они плотно затянули пропасти. Похоже было, что альпинисты находятся не на высоте четырех тысяч метров, а на краю бесконечного снежного поля или у моря, из которого поднимаются рифы — вершины. Да, облака казались морем — седым, взбешенным. В нем двигались, вздымаясь и растекаясь, как волны, туманные валы. Вихрь срывал с их гребней пену, холодную и колючую. Только волны и всплески были немы, медлительны и будто невесомы.
Неожиданно Востриков сказал:
— Теперь я знаю: у бездны змеиные глаза. Они такие же, как у питона. Я видел в зоопарке — кролик верещал от ужаса, а сам полз в пасть удава.
Мурат перевел взгляд на Вострикова, и ему почудилось, что курносое лицо его вроде бы побледнело и заострилось.
— Что же ты не полз? — в голосе Панова, который страховал Вострикова, клокотала ирония.
— Помолчи, — приказал ему Генерал.
Он поднялся, стал сматывать веревку в моток.
— Нехорошо мстить товарищу за волнение о нём. Пошли. Ночевать будем на пике ЦДСА. Тут всего пятьдесят метров.
— Теперь отсюда — семечки, — сказал Панов, идя рядом с Муратом.
— Летом, да.
— Почему?
— Карнизы. Летом гребень свободен от снега. А теперь на нем снежные надувы. Они хуже… Они что мышеловки.
— Скажи, Мурат, я подонок? — спросил Панов.
— Дурак, — и, помолчав, добавил: — Некоторые оптимисты утверждают, что это возрастное заболевание.
— А Востриков, как ты думаешь, обиделся на меня?
— Если умный — не обидится, — сказал Мурат.
— Я в первый раз по-настоящему страховал, — сказал Панов. И разозлился на Вострикова: — Вот черт курносый!
— Горы научат выдержке, — тихо проговорил Мурат и подумал, что сказал это больше для себя.
Они заночевали с подветренной стороны пика.
К утру высокие перистые облака затянули небо. Усилился ветер. Он дул упругими толчками штормовой силы.
Гребень между пиком ЦДСА и Западным Домбаем был не шире ступни, идти по нему ветреным днем равносильно самоубийству. Генерал предложил садиться на гребень верхом и передвигаться, опираясь на руки.
Взгляд Синицына остановился на Мурате.
— Как ты себя чувствуешь?
Мурат пожал плечами:
— Отлично. — И подумал: «Наверное, такие люди, как Синицын, не умеют прощать даже временные слабости других».
— Иди первым, — сказал Генерал.
Мурат покосился на него, кивнул и «оседлал» гребень.
Рюкзаки за спинами альпинистов превратились в паруса, которые невозможно было убрать. Приходилось ползти по припорошенным снегом острым камням, свесившись в сторону ветра, чтоб не сдуло. Приходилось очень чутко следить за напором воздушного потока. Стоило ему внезапно ослабнуть, и тяжесть рюкзака могла утащить в пропасть.
Они миновали Западную вершину, а на подступах к Главной их застала темнота. Палатку поставить оказалось негде. Идти в темноте было опасно, да и не хватило бы сил.
У напарника Синицына — Ванина разыгралась горная болезнь. Началась рвота. Спустись они метров на триста вниз — всё бы прошло само собой. Но гребень по обе стороны обрывался отвесно.
Нашли крохотную площадку, на которой с трудом уместились вшестером. Вбили крюки и привязали себя к ним веревками.
Мурат дал Ванину таблетки брома с кофеином:
— Не глотай — жуй. Быстрее помогут.
Ванин стал грызть горькие и солоноватые таблетки с равнодушным видом. Часа через два ему стало легче. Он прислонился головой к камню и хотел уснуть.
— Не надо спать, — сказал Мурат. Он хотел добавить: «А то без наманикюренных пальцев останешься», но не произнес этих слов, хотя ему очень хотелось. Он подумал, что сказал бы их, пожалуй, даже сегодня утром.
Мухин начал рассказывать приключение из собственной жизни. Сеня старательно смеялся сам. И другие смеялись впопад и невпопад, хотя не видели ничего смешного в том, что в детстве, вылезая из чужого сада, Сеня застрял в заборной дыре и сзади его штаны рвала собака, а перед его лицом стоял хозяин сада и читал нотацию.
Потом стал говорить Синицын:
— Помню, пять лет назад…
Где-то внизу с пушечным громом ударила лавина. Вздрогнула вершина горы. Громовой раскат на минуту заглушил вой ветра.
Мурат придвинулся к Генералу, чтобы лучше расслышать его негромкий голос.
— При подъеме на Шхельду на меня вдруг страх напал…
— Страх? — перебил Мурат.
— Врать не стану даже во спасение. Держусь я за выступ, а нога…
«Неужели это правда? — думал Мурат. — Наверное, каждый человек хоть раз в жизни должен преодолеть психологическую стену внутри себя. Это делает его сильным».
А скалы стонали под ветром.
Семен Пасько
Обыкновенное дело
1
Своеобразна и коварна река Камчатка. Смотришь: над головой чистое синее небо, яркое жаркое солнце, а река вдруг возьмет да и взбунтуется — выйдет из берегов, мутными бешеными потоками зальет густые прибрежные заросли ветел и тальников, хлынет на луга, на каменные россыпи, подопрет воды собственных притоков, и те, словно растерявшись, начинают течь вспять. Широкая, с высокими гривами пены на крутогорбых седых волнах, Камчатка в такую пору страшна, и не приведи бог, если человека, слабо умеющего управлять лодкой, разлив застигнет где-нибудь далеко от жилья.
Однажды мне довелось подниматься вверх по Камчатке в ту самую пору, когда она была олицетворением ярости и злости.
Вот как это произошло. В первых числах июня, часа в четыре утра, меня разбудил резкий стук в окно. Я оторвал голову от подушки, спросил:
— Кто там? Что нужно?
— Это я… посыльный. Тебя вызывает директор… На совещание.
За два года работы в леспромхозе я не помнил случая, чтобы директор, Сергей Корнеевич Гришин, вызывал кого-нибудь к себе по пустякам. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее.
На пороге конторы меня встретил делопроизводитель. Он был встревожен.
— Наконец-то! — обрадовался он. — Идите прямо к нему.
— Ага, вот и он, — завидев меня, сказал Сергей Корнеевич. — Теперь все в сборе, можно и начинать.
Я бросил взгляд по сторонам и, право же, был сильно озадачен: очень разная публика собралась в кабинете — рыбаки, мотористы, охотники, монтеры, трактористы, электрик, механик автобазы Щукин, заведующий продовольственными складами Храмцов.
Гришин достал из ящика стола бумажку, положил её перед собой, разгладил, хотя она и не была мятой, задумчиво посмотрел в окно, сказал:
