Валентин Иванов - Возвращение Ибадуллы

Не первый год подобные мысли тревожили Ибадуллу. За последнее же время место, отведенное в его сознании богу, уменьшалось с особенной быстротой.

Его учили думать, что человек отдан судьбе, безраздельно управляющей жизнью. Судьба мусульманина лишила его родины, жены, детей. Мослим сказал, что для оспы нет судьбы, а есть врачи, и это правда! Если бы Ибадулла жил на родине, где нет оспы, его близкие были бы теперь с ним, живые…

Шейх-Аталык-Ходжа, и все его друзья, и учителя ислама считали, что величие прошлого было основано на мече и цель мусульман была воевать и побеждать. И всегда должно быть так. Так ли это?

Судьба мусульманина отдавала его, Ибадуллу, в руки Шейх-Аталык-Ходжи и американцев. Но он ушел. Где же была судьба? Ведь он сам, и никто иной, так решил и так сделал. Там, за горами, утверждался ислам, а народ был жалок, нищ, угнетен. Родина же отвергает ислам. Но ведь родина вознаграждена! Она обильна хлебом, сердца людей богаты добротой, а их умы – знанием… И кто ты, Ибадулла, в этом большом мире? Человек стоял у окна вагона, повторял про себя свое имя и спрашивал, кто же он, кто, кто? – пока у него не закружилась голова…

Он нашел наверху большую яркую звезду и не отрывал от нее взгляда. Звезда не оставалась на месте, она обгоняла поезд, затем поезд нагнал ее, опередил и оставил где-то сзади. Наверное, эта дорога не была прямой, какой казалась. Путь извивался, и поезд вместе с ним – по воле людей, проложивших в пустыне стальные рельсы. Поезд идет по земле родины, и никогда Ибадулла не покинет ее пределы.

– Идите ложитесь, Ибадулла, – позвали его, и он послушно отошел от окна. – Мы скоро приедем, нужно немного поспать.

Это говорила девушка Фатима. Она лежала под легким одеялом на нижнем диване. Наверху, против предназначенного Ибадулле места, крепко спал тот самый русский, с которым Ибадулле пришлось встретиться и в первый и во второй день своего пребывания и городе. А в третий раз их свела воля Мослима, как считал Ибадулла.

Русского звали Ефимов, Иван Сергеевич, товарищ. Следовало говорить или «товарищ Ефимов», или «Иван Сергеевич». Но когда Ибадулла ошибался и говорил «товарищ Иван» или просто «Ефимов», русскому было все равно, он также охотно отзывался.

Ибадулле не хотелось спать. Однако он послушно забрался на верхнюю койку, заложил руки за голову и закрыл глаза. Он продолжал спрашивать себя, кто он, и постепенно уходил далеко в прошлое.

Уже маленьким мальчиком Ибадулла знал все закоулки громадного Кабульского базара. Отец и сын иногда сидели вместе в чайханах базара, как все мужчины, и ребенок учился держать себя так же строго и спокойно, как взрослые.

Были очень вкусные кандилаты – шарики из тростникового сахара и муки, – сушеные дыни и финики, шелковица, абрикосы и мягкий сморщенный изюм из винограда без косточек.

Сожженные солнцем дочерна водоносы с громадными бурдюками, похожими на безголовых облысевших баранов, кричали на разные голоса одно и то же: «Воды! Воды! Свежей воды!»

Сквозь густую толпу, не стесняясь, проезжали большие люди на маленьких ослах. Ослы были спокойны и серьезны, никого не толкали, никому не наступали на ноги. Когда хозяин слезал и уходил, осел оставался ждать его, будто вкопанный в землю. Отец знал интересную поговорку: будь у осла ноги толще, он поднял бы весь мир.

Без конца тянулись кузнечные ряды. Там с потолков свисали длинные ремни. Дергая за ремень рукой или ногой, кузнец приводил в действие мехи. Струя воздуха дула в яркую кучку раскаленного угля, и кузнец вытаскивал из маленького горна кусок желтого, как солнце, железа. Он бил по нему молотком, железо краснело, темнело и превращалось на глазах мальчика в подкову, кетмень или нож. Отец говорил, что всегда так обрабатывали железо, со дня, в который родился пророк Магомет. Но теперь нет таких мастеров, которые делали клинки, рубившие пух.

Ярчайшими цветами и блеском переливалась поливная глиняная посуда, и отец говорил, что в старину посуда была даже лучше.

Целыми улицами висели ковры, шелка, платки и бумажные материи, ими можно было бы одеть весь мир.

В крошечных будочках сидели золотых дел мастера. Они возились с цветными камешками, крутили и вили серебряные и золотые проволочки, и вдруг один из них показывал серьезному мальчику в большой, не по росту чалме, державшемуся за руку отца, браслет, бусы или женскую серьгу с подвесками, такую же, как у матери.

Проходили молчаливые женщины в накидках на головах, к которым спереди были пришиты большие, длинные покрывала, сплетенные из черного конского волоса. Издали все женщины казались похожими на мать. Но эти женщины никогда не открывали своих лиц, они были чужие, а он – мужчина…

Важно сидели сараффы-менялы, торговцы деньгами, такие неподвижные, точно под шелковыми халатами были не живые тела, как у всех остальных людей, а тяжелые мешки, туго набитые золотыми монетами. Среди менял было много индусов в красных чалмах-пагри, обмотанных не так, как у мусульман, и с рогатыми знаками, нарисованными на лбах. К сараффам приходили люди, садились и пили с ними чай. И разговаривали – по одному слову в час. Отец говорил, что так заключаются большие сделки на суммы, равные стоимости товаров целых базарных рядов и от которых может зависеть судьба десятков и сотен тысяч людей, сделки на ввоз и вывоз риса и зерна, хлопка, шерсти, винтовок, патронов и даже пушек…

Так же было и на родине, в Аллакенде. Отец постоянно рассказывал о городе, его улицах, мечетях и окрестностях. Показывая сыну какое-нибудь место в Кабуле, отец обязательно замечал: «У нас тоже было так», или: «У нас было похоже», или: «А у нас было иначе».

Во всем, что попадалось на глаза, отец находил повод для сравнения и рассказа. Иногда мальчик говорил: «Я тоже помню». Ему казалось, что он помнит, он не лгал. Он никогда не лгал – ложь позорна для мужчины… Отец всегда удивлялся и слушал сына вздыхая… А вечером он говорил жене: «Ты знаешь, он сегодня вспомнил…» – и тогда вздыхала и мать.

Сын твердо знал, что нет в мире лучшего места, чем его родина! Ведь он родился в великом Аллакенде, как его отец, дед, прадед.

Иной раз для забавы отец и сын следовали за жадным инглези – англичанином или американцем, искавшим на базаре старое оружие, ковер или другие красивые вещи. Люди на базаре говорили, что на родине инглези нет красивых вещей и никто не умеет их делать.

Инглези выбирал кривой кинжал с рукояткой из пожелтевшей слоновой кости в источенных белыми муравьями бархатных ножнах, бронзовую чашу с тонкой насечкой, седло с высокой шишкой луки, шашку с золотым узором на клинке и со стихом корана на синеватой стали…