Виктор Лавринайтис - Падь Золотая
Да, это уже совсем, иное дело. Поставившее ребят в тупик первое слово «отплыасеер» состояло, оказывается, из четырех слов: от п. л.. ы. а се. ер. После недолгого раздумья Паша первый поставил недостающие буквы, и получилась настоящая понятная фраза: «от поляны на север».
Точно и ясно! Курс к пади Золотой.
Дальше оказалось еще проще: «через гольцы до широкой пади… север Мертвое озеро… север… север Кислый».
Здесь они задумались. Слово «Кислый» понятно, но неясен был его смысл. К чему в тайге применимо оно? Ребята называли различные предметы, но тут же отвергали их. Щавель, зеленая голубица, красная смородина — все было не то.
— Ну, герои, как дела? — спросил дедушка. Он выходил убирать Савраску.
— Разгадали! Больше половины разгадали. Смотрите, как понятно. Только какой-то «Кислый»… Непонятно…
— Гляди-ка, — прищурился дедушка, рассматривая бумагу, — все честь-честью. А я уж было приуныл. «Кислый»… Гм… «Кислый». Но до него, наверное, далеко. Главное — знать, куда завтра курс держать.
— Завтра узнаем. На север, через гольцы, до широкой пади. Только не знаем, что такое «гольцы».
— А это самая вершина хребта, макушка. Там леса нет, голо, потому и назвали так: «гольцы».
— Это там, где и летом лежит снег? Еще из Монгона видать: самая вершина горы голая, без лесу, а на ней снег.
— Во-во! Они и есть, гольцы.
— Через ледники и пропасти завтра пойдем, ребята! — сказал Паша.
— Не пора ли, герои, обед готовить? — заикнулся дедушка.
— Ну что вы! «Описание» нашли, почти всё разгадали, да обед? Надо скорее письмо Володе отправить. Знаете, как он обрадуется? Весь Монгон обрадуется.
Наташа уже хлопотала около клетки. Насыпала голубю по щепотке пшена и сечки, сбегала на поляну и наловила козявок. Голубь, к огорчению девочки, очень мало ел.
— Мало… — проворчал Боря. — С утра до ночи клюет! Все мало. Как не лопнет!..
— Молчи уж. Скупердяй!.. Гуля… Гуленька…
— Много не давай, — вдруг сказал Алик, — голубю вредно.
— Не твой он, и ладно! — отрезала Наташа.
— Я не говорю, что мой, — опустил голову Алик, — Лучше ведь хочу. Сытому голубю труднее лететь. Может не донести письма.
Женя с Наташей переглянулись.
— Ой, правда! Забыли мы, Женя.
Женя выдал каждому по маленькому листику папиросной бумаги. Не глядя, подал Алику.
— Маме пишешь, Алик? — подсел к мальчику дедушка.
— Маме.
— Ну, пиши, пиши. И мне надо… почтальону, своему дружку, пару слов черкнуть.
Письма быстро написали, потому что в распоряжении каждого был только крошечный кусочек бумаги, немного больше спичечной коробки.
Женя аккуратно свернул письма, сложил в сделанную Володей гильзу. Гильзу надели голубю на лапку.
Все вышли проводить крылатого почтальона. Голубь крутил головкой, перешагивал крохотными шажками по Наташиной руке.
— Ну, лети, лети! — сказала Наташа, легонько сталкивая голубка. — Привет всем передай!
Голубь вспорхнул и широкими кругами закружил над избушкой, то набирая высоту, то опять снижаясь.
— Вдруг не полетит! — испугался Боря. — Клевал, клевал, и зря…
— Как же, не учила я его, что ли? Свистнуть надо… Женя, свистни — у меня руки грязные.
Женя пронзительно засвистел. Голубь взмыл вверх, сделал последний круг, будто прощаясь, и вдруг направился прямо на юг — домой.
Через минуту он скрылся за вершинами кедров.
Увы, ребята поторопились послать победную весть. Они даже не догадывались, какие испытания еще ожидают их впереди.
Глава VIII
В КЕДРАЧЕ
Дом на поляне, где обосновались ребята, был таежной охотничьей избушкой-зимовьем. Осенью сюда, в тайгу, приходят колхозники. До открытия охотничьего сезона они здесь добывают орехи, а зимой промышляют пушного зверя.
Раньше летом дом пустовал, но вот уже второй год, с весны до осени, в нем живет пожарный сторож Михеич, о котором дедушка упоминал, когда встретили следы Алика.
— Так все лето один и живет? А что он караулит? Скоро он придет? — заинтересовались ребята.
— Про это он вам сам расскажет. Наскучал без людей — с весны не видел. То-то будет рад поговорить! А подойти — к вечерку подойдет.
В избушке были две комнатки. Посредине стояла каменная, с чугунной плитой печь. У стен расставлены рядами железные кровати. К каждой комнатке табуретки и стол. Вторую, меньшую, занимал, видимо, Михеич: одна кровать была заправлена, а на столе, накрытые полотенцем, лежали продукты и посуда.
У изголовья кровати в жестяной банке красовался букет уже увядших красных лилий. Цветы эти растут в Забайкалье запросто, не на клумбах, а на полянках, в любом уголке тайги. Напротив, на стене, — портрет Ленина в самодельной, удивительно красивой раскраски рамке. Дедушка объяснил, что рамку никто не разрисовал, а сама древесина кедрача имеет такой красивый узор. Недаром она ценится очень дорого. Под портретом на полоске обойной бумаги лозунг: «Да здравствует мир!»
В большей, первой комнате на полке были сложены пачка папирос, махорка, курительная бумага, спички и такие же, как у Бори, мешочки и наколотые лучины. Дедушка рассказал про старинный таежный обычай. Уходя из избушки, каждый охотник обязательно оставляет в ней запас самых необходимых продуктов, ружейных припасов, табаку, спичек и лучин. Любой человек, заблудившийся в тайге или попавший в другую беду, оказавшись в спасительной избушке, может брать все, что оставлено. Однако, следуя тому же обычаю, таежник без крайней нужды не возьмет даже крошки.
Убранство комнат довершали две керосиновые лампы и шкафик с надписью «Аптечка».
Все в этом доме показалось ребятам замечательным. В самом деле, как ни хорошо в тайге, а приятно оказаться в чистой комнате, пообедать за настоящим столом, полежать на кровати. А каким бы раем показался этот дом раненым партизанам, дяде Сереже и дяде Васе, если бы он тогда, двадцать шесть лет назад, стоял здесь! Обсушились бы, обогрелись, перевязали раны, поспали в тепле. Было еще рано, можно бы идти дальше, но дедушка отсоветовал. Засветло не успеть пройти гольцы, а ночевать там нельзя: нечем кормить Савраску и плохо с дровами.
Ребята отдохнули, взяли ружья и пошли побродить по хребту.
Хребет оказался обширным плоскогорьем, поднятым высоко над окружающей местностью. Здесь не было крутых спусков и подъемов. Пологие увалы, подчас едва заметные и однообразные, следовали один за другим. Всюду, куда ни глянешь, стояли один к одному могучие кедры. Изредка попадались одинокие березки и лиственницы, казавшиеся нарядными, но робкими и маленькими гостьями, случайно попавшими в царство молчаливых и хмурых великанов.
Несколько разнообразили местность длинные, но узкие — пять-шесть метров шириной — каменистые россыпи. Было похоже, что здесь когда-то со страшным грохотом катился длинный каменный поток. Камни сталкивались, вздыбливались, огромные каменные «брызги» летели в стороны. Вдруг неведомая сила сразу остановила все. Камни так и застыли — вздыбленные, наползающие друг на друга, накрененные вперед, точно готовые в любую минуту ринуться дальше.
