Империя Independent - Игорь Анатольевич Верещенский
Что-то кричали снизу, и истошно вопила женщина, а Пашка только и видел, как капли дождя летят вместе с ним, не быстрее и не медленнее, и почувствовал себя дождём – чистым, свободным и счастливым, который соединяет небо и землю, который порождает жизнь и смывает склизкие останки былого, который обновляет и лечит. И где-то высоко остался Хомяк, державшийся за трубу крепко-накрепко, и это добавляло спокойствия и счастья.
Он не видел, каким мощным ливнем обрушилась гигантская туча на город, как улицы его превратились в реки, а газоны стали болотами. Не видел, как обнимали родители промокшего, перепуганного Семёна, сами вымокшие до нитки, но, в тот момент – счастливейшие люди на земле; как носились пожарные, заливая пушистой пеной внутренности школы, какая поднялась вокруг суматоха. Не видел он бледное, помрачневшее лицо директора Галины Алексеевны, прибывшей уже на следующий день, когда бродила она в сопровождении пожарных и полиции по вверенному ей образовательному учреждению; как вошла она в опустошённый компьютерный класс, при пожаре уцелевший, и как выносили из каморки труп несчастного сторожа, от которого остались только обгоревшие косточки. Не видел он и того момента, когда директор Галина Алексеевна и завхоз Николай Петрович очень скоро стали бывшими сотрудниками школы № 587 за грубое нарушение правил эксплуатации здания и, первым делом, систем сигнализации, а саму школу закрыли на ремонт, распределив учеников по соседним.
Немало слухов ходило о том, почему два подростка вместо того чтобы выбежать из здания полезли в окно. Это обстоятельство, а особенно гибель одного из них, наделало больше шума, чем сам пожар. По результатам осмотра здания весомых препятствий, чтобы его безболезненно покинуть, выявлено не было – горел только первый этаж, да и то не весь, и хотя дым и распространился по вентиляции на всё здание, возгораний больше нигде обнаружено не было. Семён Худуруков, непосредственный участник тех событий, утверждал обратное, однако из того, что в его рассказе присутствовал ползающий по лестнице обгоревший труп сторожа и ещё многие непонятные вещи, сделали вывод, что у него сильный шок и отправили к психотерапевту, а общепринятым осталось мнение, что подростки просто перепугались. Пашка же оказался прав – о нём мало кто вспоминал, не исключая и его непутёвой семьи; и только Семён, после пожара так и не вернувшийся в эту школу, а затем уже и взрослый, каждый год приходил к ней в тот памятный для него день в начале августа, становился в то место, где было некогда прикрыто брезентом тело Павла, и смотрел на четвёртый этаж, на окна кабинета алгебры. И неизменно видел он почерневший от дыма оконный проём – именно в этот день, тогда как во все другие он был чистым. И всякий раз над городом в тот день нависала туча, обрушиваясь вечером ливнем и грозой. Воспоминания захватывали его и уносили в прошлое, и он ясно видел, как висит на стене кровоточащий портрет Лобачевского, и карабкается по лестнице обугленная тварь. Воспоминания эти были настолько живы, что он почти чувствовал запах дыма, и тогда уходил, произнося «спасибо, друг». Потому что пожар был, и оставшийся на плече его ожог, давно заживший, не позволял ему сомневаться.
На этом бы и закончилась история Павла, разгильдяя, хулигана, неуча, трудного подростка, просто дебила – кем принято считать таких ребят. Но не унялось то зло, что жило под школой и было потревожено; оно лишь на время пресытилось, выполнив своё черное дело. А потому до сих пор в коридорах то слышался звучный голос Аллы Эдуардовны, то проносилось красное пончо Антонины Порфирьевны или звучали недовольные ругательства Николая Петровича; но гораздо чаще мелькал в холле шлёпающий неровной походкой силуэт старого сторожа, или стремительно пробегала стройная, подтянутая фигура в кедах, шортах и футболке, оставляя за собой светлый шлейф – фигура Павла Свободина.
